Тяжкое золото
Шрифт:
– Надёжней не бывает, – заверил Пестриков.
– Смотри, Роман, тут сам знаешь, каков риск.
– Всё будет как надо, уверяю, Степанович. Ну не враг же я себе и тебе тоже.
– Смотри… – ещё раз предупредительно наказал Плешев Пестрикову. – Ну ладно, ступай, а то от дел меня служебных отвлёк.
«Слава богу, поверил, значит, всё сладится. Есть чем порадовать Упыря…» – с облегчением вздохнул Пестриков, покинув контору.
– Что я гутарил: ты жох тот ещё, любому мозги затрёшь, – хлопнул рукой Упырь Пестрикова по спине, после того, как Пестриков передал свой разговор с Плешевым. – Как только карту нарисует, сразу и двинем. Тут у меня чуть лучше план образумился: не будем мы на Плешева деньги тратить.
– Как? Он же карту запросто так не отдаст, – опешил Пестриков.
– Ты, Рома, не сомлевайся, карту он нам отдаст и в лучшем виде.
– Так он сразу и сдаст нас начальству, вот и будут знать, для чего и куда мы двинули.
– И не только карту и оружие в руки молчком передаст.
– А это ещё как? Убить, что ль, задумал? – Пестриков вскинул испуганные глаза на Рябова.
– Да не пугайся ты, словно стая волков за тобой гонится. Припрём поздно вечером одинокого в конторе, чтоб окромя его никого там не было, по морде дам раз для острастки, свяжем, вот ему и алиби, что он сбоку припёка. А для властей вроде – налетели, ограбили и были таковы. Понял?
Пестриков озадачился изменением плана Упыря: «Ну, авантюрист, до чего ж коварный этот Упырь, точно упырь натуральный…»
– И ничего твой Плешев никому не скажет, он же не дурак и не враг себе. Сам подумай, как заикнётся, так его голова первая упадёт, а не твоя. На кой ему языком болтать, коль карту сам рисовал и дал беглецам, да он скорее язык проглотит, чем про карту обмолвится.
– Ну, так-то оно и так, казалось бы… – вслух начал было размышлять Пестриков.
– Только так и не иначе, – утвердительно махнул рукой Рябов, дав понять – разговор на эту тему окончен.
С нетерпимым изнеможением работали четыре дня Рябов с подельниками на горных работах. Изнурительная и монотонная тяжёлая физическая работа отнимала силы, и это усиливало желание как можно быстрее освободить себя от мучительного труда. В каждом словно заноза сидела дума: скорее бы хапнуть золота, сорваться с промыслов и выбраться из тайги, а там наслаждаться жизнью, жизнью, которая может только сниться.
Вечерами Рябов обсуждал с Брагиным, Прохоровым и Клиновым детали предстоящего дела. Вроде как всё складывалось наилучшим образом, а мелочи, возникавшие в ходе обсуждения, сразу же находили своё уточнение.
– Это хорошо, что Рома в другой казарме ноги сушит, не время нам пред ним раскрываться, кто его знает, слиняет в последний момент и укажет на нас.
– Ты, Упырь, прав, это факт, – согласился Рябой.
– Мешки под харчи и под манатки на кухне приисковой возьмём, я приметил, там и кожаные есть, – предложил Клин. – Думаю, их прихватить бы надобно под золото.
– Раз есть, прихватим сколь надо, сгодятся, – согласился Упырь. – Только лишнего из шмоток не тащить за собой, надо будет, на приисках возьмём, пока ж налегке пойдём.
– И когда же этот жук конторский бумагу нацарапает? Уж мочи нет больше ждать, чего там малевать-то, четвёртый день молчит. Может, его подтолкнуть? – с нетерпением высказался Проха.
– Торопить не надо. Рома сказал дня три, а то и больше, значит, ждать будем. Этот хмырь ведь тоже рискует, коль из-за карты на пушнину и на бабки позарился, – возразил Упырь.
Четыре дня Плешев жил в напряжении, пока работал с картой, боялся, как бы чего не заподозрило начальство. Каждый раз говорил он управляющему прииском, мол, работы много и вынужден в конторе вечеровать. Когда все уходили, доставал карту Ленских промыслов с прилегающим к ним Олёкминским районом. Усаживался за стол и приступал скрупулезно переводить изолинии сопок и огибающие их ключи и речки, тропы и все обозначенные на ней условные знаки, указывающие на болота и скалы.
На четвёртый день Плешев всё же закончил работу. Аккуратно сложил в несколько раз большой бумажный лист, что скопирован им с карты, и положил в свой письменный стол, закрыл на ключ и, откинувшись на спинку стула, блаженно вздохнул.
«Фу ты, дьявол, наконец-то. Завтра скажу Пестрикову, пусть снаряжается. Эх, задаром соболей подгоню себе да деньжат. Ой, как же сгодятся, да и долю Пестрикова заберу, ни к чему меха ему, денег немного дам – и хватит с него…»
На следующий день Пестриков уже знал, что копия карты лежит в столе у Плешева, а по стечению обстоятельств не сегодня завтра оригинал должны были отправить в управу на прииск Надеждинский. Такой ситуации были рады и Плешев, и Пестриков.
– Ну, всё, Роман, можешь хоть завтра трогать. С начальством договорённость есть, только заказ таков: исключительно мясо изюбра, в крайнем случае оленину. На счёт пушнины, чтоб ни одна живая душа не узнала, ни к чему мне это. Смотри у меня! Всё ж, если кто из надзора случайно углядит и осведомится, скажешь, мол, сообща за деньги у якутов скупили.
– А как же с лошадьми?
– На счёт лошадей Лукич распоряженье получил, подойдёшь к нему, запряжёт, когда надо. Только по своему напарнику мне скажи: кто таков, чтоб его в журнал учёта внести, да пусть не переживает, оплатим. Когда соберётесь-то?
– Да завтра с утречка и поедем, – скрывая радость, ответил Пестриков.
– Тогда сегодня поздним вечером я тебе и передам копию карты, запакованную.
– А где?
– Ну, где-где, не в казарме же, в конторе ждать тебя буду. Я как бы задержусь на службе, а ты, когда на дворе никого, попозже и подойдёшь, да стерегись постороннего глазу. Спрячешь за пазухой да смотри, чтоб ни-ни!
После позднего ужина заговорщики скопом собрались у казармы. Домысливали, обсуждали и уточняли разные мелочи.
– Что ж, вроде как всё на мази, так трогать надобно и сегодня же в ночь, – подвёл Упырь итог короткому сборищу. – Делаем, как сговорились. Всё, разбегаемся до вечера.
Нетерпёж достиг своего предела, никому уже не хотелось думать о надобности завтра рано вставать и шагать на горный участок, напрягать и мозолить руки, гнуть спину до семи потов.
Позднее время. Весь рабочий люд утихомирился в казармах, кто штопал одежду при слабом свете свечи, кто стирал бельё, кто спал, кто просто лежал на нарах и, вероятно, больше думал про свою нелёгкую судьбу.