Тысяча и один день (сборник)
Шрифт:
К счастью, справедливая ярость населения понемногу утихала, растворяясь в бездне повседневных неотложных забот. По слухам, кое-где дело уже доходило до формирования женских строительных бригад из представительниц временно невостребованных профессий и, что дивно, в желающих недостатка не испытывалось. Пропаганда тоже делала свое дело: надо – значит надо. Особенно за награду в виде первоочередного обеспечения жильем.
На взгляд Ольги, охрану уже можно было бы уменьшить, если не отменить вовсе. Патрулировать улицы и то приятнее, чем скучать без дела, тупо глазея на суетящихся рабочих, да размякать, греясь на майском солнышке.
Припекало. Старые тополя на близлежащей аллее выбросили клейкие пахучие листья. Серая ворона усердно трудилась, обламывая сухую веточку, – собиралась строить гнездо. Пролетел по своим делам шмель, гудя, как трансформатор. Выводил рулады пестрый скворец – зазывал в скворечник подругу. Природе не было дела до людских проблем.
Не выходила из головы мама, да еще болезненной занозой сидел в памяти тот телепортирующий эксмен, который все-таки ушел. Встретиться бы с ним еще разок…
Клонило в дрему. С утра Ольга уже дважды наведалась в Вязкий мир – без всякого дела, просто чтобы держать себя в тонусе. Лучше любой гимнастики. Каждый раз рабочие на насыпи боязливо вздрагивали, и это служило единственным развлечением. Ску-у-учно… А терпи. Служба. Монотонные дни, и когда еще случится что-нибудь из ряда вон? После того, что пришлось пережить, обычная полицейская служба пресна, как пшенная каша. Может, подать рапорт о переводе в спецназ? Нет, наверное, поздно. И уже неловко. Надо полагать, лихие бойцы были там нужны до, а не после…
После полудня, как всегда, прикатил обшарпанный «ворон» – толстая повариха Жанна привезла обед в судках-термосах. Эксмены на насыпи сразу оживились: вскоре и для них должно было наступить время кормежки.
– Вострецова, тебе почта!
Уже потом Ольга догадалась, почему Жанна не потребовала сплясать. И дело тут было вовсе не в уставном требовании строго блюсти достоинство полицейского, особенно на глазах эксменов – дело было в официальном штампе на конверте.
Торопясь, но не забыв метнуть настороженный взгляд на бригаду на насыпи, чтобы убедиться, что там все в порядке, Ольга вскрыла конверт.
Официальный штамп снаружи – и официальный бланк внутри. Ровные типографские строки: «С глубоким прискорбием сообщаем о смерти… наступившей… в результате…» Пропуски были заполнены от руки: «Вострецовой Алины Натальевны… 24 марта сего года… внезапного сердечного приступа». Ниже – абзац с соболезнованиями. Адрес из одних цифр – для запроса о месте захоронения. По поручению регионального отделения штаба гражданской обороны – подпись неразборчива…
Это было как нырок в Вязкий мир. Внезапно исчезли звуки, замедлился бег времени, нырнул в серую вату яркий майский день. Реальный мир существовал где-то на обочине восприятия, но мамы в нем больше не было. Она умерла за сутки до момента «ноль» – наверное, в переполненном душном убежище среди жалоб и причитаний спасаемого на полукилометровой глубине контингента, в страхе, как все, ожидая испепеляющего удара по Земле, которого так и не последовало…
Когда Ольга участвовала в разгроме усадьбы зейнабисток, мама была еще жива. А когда Ольга осваивалась в подземном убежище и получала втык за перерасход времени на туалет и душ, мама была уже мертва. «Мама» и «мертва» – как могут сочетаться эти два слова? Как могут они стоять рядом?
И никто не виноват. Виновато изношенное сердце.
Но Ольга чувствовала виноватой себя. Одну себя. Только себя. Правда, злость все равно хотелось сорвать на ком-нибудь другом.
22
– А я тебе говорю, что это Тимофеева работа, – убежденно втолковывал дядя Лева Гойко Кирибеевичу по прозвищу Молотилка. – Ты его знал только по вашему костоломному шоу, а я с ним как-никак сколько времени в одной лаборатории работал, и уж ты мне поверь… Если все идет не так, как планировалось и Гаев где-то неподалеку, дело ясное: он вмешался. Он вообще мастер влезать во всякую запутанную чепуху и делать ее еще чепуховее. Это в его манере. Почему, я спрашиваю, чужаки не нанесли удар по Земле? Что могло им помешать? Космофлот, что ли? Воевали мышки с кошкой…
– Это все гадание на воде, – гудел Гойко, пытаясь встрять в паузу. – Мы ничего не знаем.
– Мы знаем то, что Тиму удалось вступить с одним из чужаков в контакт, что Тим не был сразу убит и даже сумел передать Вокульскому немаленькое послание. Из него нам кое-что известно о чужаках. Мы знаем ужасно много, а об остальном можем и догадаться. Случилось то, чего никто не ждал, а значит, Тим приложил к этому руку, вот как я понимаю ситуацию.
– Мы ничего не знаем…
– Это ты ничего не знаешь.
Сопя, помолчали. Где-то в кедраче крикнула птица. Волосатый шмель с солидным гудением покружился вокруг зонтика спутниковой антенны и низко потянул вдоль опушки. Медленно вечерело. Донимали слепни. Перистое облако, похожее на рыбий скелет, зависло в жарком мареве – к перемене погоды, к свежести, к грибным дождям.
Красота…
Лежать бы в такую погоду на пляже возле отведенного эксменам для купания городского пруда – нарочито мелкого, чтобы не потонули, но чистого, проточного, не загрязненного никакими зловредными стоками… Всюду ведь жизнь, и в скучных эксменских районах тоже. Терлецкое пруды, например. Посидеть на свежей травке, а то и забросить удочку в надежде вытащить если не карасика, то хотя бы ротана, а в ожидании поклевки неторопливо распить дозволенную бутылочку пива – м-м-м…
Дядя Лева хлопнул слепня на шее и сразу озлился. Да, была красота. Не чета, конечно, этой – эрзац был, огороженный вольер вместо свободы, и в любую погоду было душно, и давили серые бетонные коробки, а вне вольера было еще хуже, там простиралась чужая чистенькая территория, и, даже имея пропуск в нее, был ты там никем и даже хуже, чем никем… Да, страшным грузом давило, расплющивало по земле твердое знание: ты не человек, у тебя неправильная хромосома и потенциально опасная психика, ты умнее и способнее многих так называемых «настоящих», но они сильнее тебя, их превосходство держится на проклятой способности телепортировать, чего ты лишен от рождения и чего никогда не приобретешь… Да, тебя возмущала теория, будто ты ущербен во многом другом, что делает двуногое существо человеком, ты давным-давно понял тщетность попыток удержать мировой порядок без идеологических подпорок, и тебя, что бы ты ни делал, душила невозможность доказать лживость в общем-то примитивной государственной идеологии. Все это было.
Но была и безопасность. Была возможность удить в выходной день рыбку в городском пруду, неспешно тянуть пивко и не заботиться о сбережении собственной шкуры – ее берегли законы и их служители! Ты был нужен, и тобою зря не бросались. Ну разве что перед угрозой тотального уничтожения, когда стало ясно, что укрыть от опасности всех и вся ни за что не удастся, что в первую очередь надо спасать тех, кто ценнее…
А разве ты на их месте поступил бы не так же?
Ну то-то.
– Если ты можешь обо всем догадаться, тогда зачем тебе Вокульский? – спросил Гойко после паузы.