Тысяча миль в поисках души
Шрифт:
Зайон-каньон — это один из тридцати восьми Национальных парков Соединенных Штатов, такой же по значению, как Великий каньон, Йеллоустон или Роща секвой. Национальные парки Америки — это, по существу, те же заповедники, но открытые для туристов. Закон строжайше запрещает здесь охотиться, валить лес, взрывать скалы, строить даже крошечные промышленные предприятия. То, что надо туристам — кэмпинги, харчевни, заправочные станции, дороги, стоянки для автомашин, смотровые площадки, — все уже построено.
Помните, как мы писали о том, что большая часть американской земли, лесов, полей, гор и долин огорожена колючей проволокой? Так вот, в Национальных парках этой проволоки нет. Иди куда хочешь, лезь
Национальные парки — это огромные территории. Например, Йеллоустонский парк раскинулся на 120 километров в длину и на 100 в ширину. Есть где побродить! Есть где и переночевать: к услугам туристов девять тысяч комнат в мотелях и места на полянках почти для трех тысяч палаток. А вот на дороге тесно. В разгар туристского сезона на дорогах Йеллоустона насчитывают до 25 тысяч машин одновременно.
Национальный парк Зайон-каньон граничит с резервацией индейцев племени навахо. Когда-то они жили значительно восточнее, занимаясь земледелием и скотоводством в плодородных долинах Сакраментских гор. В середине прошлого столетия туда пришли войска генералов Карлтона и Карсона. Как писал американский историк Ди Браун, Карсон считал, что единственный способ победить индейцев — это выжечь их земли, уничтожить посевы, отобрать скот. Поэтому он приказал увести весь скот, который был обнаружен, и сжечь всю кукурузу и пшеницу, посеянные вдоль реки Бонито.
Хотя генерал Карсон безжалостно уничтожал посевы зерновых и гороха и плантации тыквы, по мнению генерала Карлтона, дело двигалось слишком медленно.
Поддавшись настойчивым понуканиям Карлтона, генерал Карсон поднажал на свою «программу выжженной земли» и к осени уничтожил почти все индейские плантации и почти весь скот между фортом Кэнби и каньоном Челли. 17 октября у форта Уингейт появилось два наваха с белым флагом. Один из них рассказал, что индейцам теперь приходится питаться кедровыми орехами. Они ходят почти голые, потому что нет ни одежды, ни одеял, и так терроризированы кавалеристами Карсона, что боятся разводить костры, чтобы не привлечь к себе внимания солдатских дозоров.
Оставшиеся в живых навахи были переведены в резервацию. «Резервация» происходит от глагола «резервировать». За индейцами, бывшими когда-то хозяевами Америки, зарезервированы выжженные каменистые пустыни, где далеко вокруг не увидишь дерева и ручья, не услышишь птичьего гомона. В те времена, когда «бледнолицые братья» впервые вступили на территорию Америки, там жили свыше двух миллионов индейцев. Теперь их осталось около шестисот тысяч.
Индейцев уничтожали мечом и огнем, сгоняли штыками с одной земли на другую, пока не загнали в такие районы, где даже сравнение с адом кажется недостаточно сильным.
«Часть ада, где все угли уже дотлели» — так сами американцы прозвали эти безжизненные пустыни, «зарезервированные» навечно за индейцами.
Жестокость, с которой решалась индейская проблема, вызывала отвращение у многих американцев. Известны многочисленные случаи, когда солдаты и офицеры отказывались сжигать индейские деревни и убивать их жителей. Многие охотники, дружившие с индейцами, предупреждали их о приближении карательных отрядов. В библиотеке конгресса
Сохранился рассказ рядового 2-го конного полка 2-й конной бригады Джона Бариэта, записанный с его слов.
«Сегодня 11 января 1890 года, — начинается рассказ старого солдата. — Сегодня мне ровно 80 лет. Я родился в 1810 году в графстве Салливэн, штат Теннесси. Мое детство и юность прошли в лесных скитаниях. Я охотился на оленей, диких кабанов и волков. Иногда неделю за неделей я проводил в полном одиночестве, если не считать моей винтовки, охотничьего лома и топорика…
В лесах я встречал индейцев из племени чероки, охотился вместе с ними, спал у их костров. Я подружился с ними и научился их языку. Они научили меня читать следы на земле, изготовлять хитроумные капканы и устраивать западни.
Однажды я наткнулся на молодого индейца, который был ранен белыми охотниками. Он умирал от потери крови и жажды. Я не отходил от него целый месяц и вылечил его. Когда он смог двигаться, я проводил его в индейскую деревню. Это был долгий путь. Индейцы приняли меня как родного. Я провел в этой деревне так много дней и ночей, что дома меня уже считали погибшим.
Я был молодой, сильный, и я дружил с индейскими девушками. Я никогда не забуду этих дней. Девушки пели мне свои прекрасные песни, мы танцевали и целовались. Среди них многие были красавицами. Они были чисты, как вода в горном ручье. Они не знали, что такое проституция, что такое ложь.
1838 год застал меня в форме солдата американской армии. Я знал обычаи и язык индейцев, и поэтому я был послан переводчиком в Дымные горы, где была земля племени чероки. Таким образом, я стал свидетелем и невольным участником страшного преступления. Я видел, как солдаты вытаскивали из вигвамов индейцев и, подгоняя их штыками, вели к фургонам, которые были уже готовы к ужасному путешествию.
Холодным и дождливым октябрьским утром 1838 года 645 фургонов отправились на Запад.
Мне никогда не забыть печали этого утра. Дети плакали и махали ручонкам в сторону родных гор, которые они покидали навсегда. Женщины и дети не смогли захватить с собой даже одеяла, многие были разуты и раздеты.
День за днем, ночь за ночью, скрипя колесами, фургоны шли через осенние дожди и зимние метели. Все дальше и дальше на Запад. Это была дорога смерти. Индейцы умирали от голода и болезней. Я помню ночь, когда я насчитал двадцать два трупа. В их числе была жена вождя племени Джона Розза. Это была красивая, благородная и сердечная женщина. Она отдала свое единственное одеяло чужому ребенку, простудилась и умерла от воспаления легких.
Я совершил с индейцами весь этот далекий путь на Запад, и я сделал все, что было в силах рядового солдата, чтобы облегчить их страдания. Ночами я согревал их детей под своей шинелью и отдавал им мой солдатский хлеб. Однажды ночью я увидел, что повозочный бьет кнутом старого индейца. Стоны этого несчастного слепого старика, извивающегося под ударами кнута, переполнили мою душу. Я заступился за индейца, и повозочный ударил меня рукояткой кнута (видите этот небольшой шрам у меня на щеке?). На поясе у меня висел старый охотничий топорик, с которым я не расставался и в армии… Друзья-солдаты выгородили меня перед капитаном и спасли меня от трибунала.