Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
— А это лекарство для отважной сестры Яиои, — Сузаку наливает мутную жидкость в каменную чашку- наперсток. — Я называю его «Стойкость духа»: оно помогло тебе при последних родах. — Он подносит чашку к губам Яиои, и Орито борется с желанием выбить ее из его рук. Жидкость вливается в рот Яиои, и Сузаку забирает ее сына.
Лишенная младенца мать бормочет: «Но…» — глаза ее затуманиваются, она, похоже, уже не видит аптекаря.
Орито подхватывает бессильно падающую голову подруги. Укладывает обмякшее тело в постель.
Настоятельница
Глава 24. КОМНАТА ОГАВЫ МИМАСАКУ В РЕЗИДЕНЦИИ ОГАВЫ В НАГАСАКИ
Заря двадцать первого дня первого месяца
Узаемон опускается на колени у постели отца.
— Сегодня вы выглядите немного… веселее, отец.
— Оставь цветистые фразы женщинам: ложь — их натура.
— Честно, отец, когда я вошел, цвет вашего лица…
— В моем лице меньше цвета, чем у скелета, который стоит у Маринуса в голландской больнице.
Саидзи, хромоногий слуга отца, пытается сильнее раздуть жаровню.
— Значит, ты решил пойти паломником в Кашиму, помолиться за своего хилого отца, посредине зимы, один, без слуги… хотя «служить» в этом доме означает сметать все, что хранится в кладовой семьи Огава. Нагасаки содрогнется от твоей набожности.
«Нагасаки содрогнется, — думает Узаемон, — если правда когда-нибудь выплывет наружу».
Жесткая метла скребет по каменным плитам в прихожей.
— Я отправляюсь в паломничество не для того, чтобы меня хвалили, отец.
— Ученые, как ты однажды сообщил мне, презирают «волшебство и суеверия».
— Ныне, отец, я предпочитаю ничего не отметать.
— О — о? Значит, я сейчас… — фраза прерывается резким кашлем, и Узаемону видится рыба, бьющаяся на дне рыбацкой лодки. Он гадает: может, ему усадить отца? Но тогда придется коснуться его, а отец и сын их ранга такого позволить себе не могут. Слуга Саидзи спешит на помощь, но приступ заканчивается, и старший Огава отталкивает того от себя. — Значит, я сейчас для тебя — один из твоих «эмпирических опытов»? Появилось желание рассказать Академии об эффективности лечения Кашимой?
— Когда переводчик Ниши — старший заболел, его сын пошел паломником в Кашиму и постился три дня. А по возвращении его отец не только чудесным образом выздоровел, но даже пришел к воротам Магоме, чтобы встретить сына.
— И подавился рыбьей костью на праздничном, в честь его выздоровления, банкете.
— Я попрошу вас весь будущий год проявлять осторожность, когда будете есть рыбу.
Языки пламени над жаровней становятся ярче, летят искры.
— Не предлагай богам годы своей жизни в обмен на мои.
Узаемон удивляется: «Нежность с шипами?»
— До этого не дойдет, отец.
— Если только, если только священник не поклянется, что иначе ко мне не вернется моя сила. Ребра не должны служить тюремной решеткой. Лучше быть с предками и с моим Хисанобу в Стране Непорочности, чем страдать здесь, среди лизоблюдов, женщин и глупцов, — Огава Мимасаку смотрит на нишу — буцудан, где память о его родном сыне увековечена посмертной табличкой и веткой сосны. — Для тех, у кого склонность к коммерции, Дэдзима — личная золотая жила, даже при таком уровне торговли, как с голландцами. Но для тех, кто заворожен «просвещением», — Мимасаку использует голландское слово, — эти возможности упущены. Увы, в Гильдии будет главенствовать клан Ивасе. У них уже пять внуков.
«Спасибо, — думает Узаемон, — что помогаешь мне отвернуться от тебя».
— Если я разочаровал вас, отец, простите.
— С каким азартом, — глаза старика закрываются, — жизнь рушит наши тщательно продуманные планы.
— Это самое худшее время года, муж, — Окину опускается на колени у края приподнятого пола коридора. — Грязевые потоки, и снег, и гром, и лед…
— Весной, — Узаемон садится, чтобы обуться, — отцу, возможно, уже ничто не поможет, жена.
— Бандиты голоднее зимой, и голод прибавляет им смелости.
— Я пойду главной дорогой в Сагу. У меня меч, и Кашима только в двух днях пути. Это не Хокурикуро, или Кии, или что-то дикое и беззаконное.
Окину оглядывается, как нервничающая олениха. Узаемон не может вспомнить, когда в последний раз она улыбалась. «Ты достойна другого мужчины, лучше меня», — думает он и сожалеет, что не может сказать ей об этом. Он прижимает к себе мешок из промасленной ткани. В нем — два кошелька с деньгами, несколько векселей и шестнадцать любовных писем, посланных ему Орито Аибагавой в период их романтических отношений. Окину шепчет: «Твоя мать мучает меня особенно сильно, когда тебя нет».
«Я ей сын, — думает Узаемон, издав неслышный стон, — тебе — муж, а не посредник между вами».
Утако, служанка матери и ее шпионка, приближается с зонтиком в руке.
— Обещай мне, — Окину старается спрятать волнение, — что не будешь переплывать залив Омура в плохую погоду.
Утако кланяется им обоим и проходит дальше, к палисаднику.
— Значит, ты вернешься, — спрашивает Окину, — через пять дней?
«Бедное, бедное создание, — думает Узаемон, — на ее стороне здесь только я».
— Шесть дней? — Окину ждет от него ответа. — Не больше семи?
«Если бы я мог избавить ее от страданий, — думает он, — разведясь с ней прямо сейчас, я бы…
— Пожалуйста, не дольше восьми дней. Она такая… такая…
…но это привлекло бы ненужное внимание к семье Огавы».
— Я не знаю, сколько уйдет времени, чтобы прочесть все сутры за здоровье отца.
— Ты привезешь мне из Кашимы амулет для невест, которые хотят…