Тысячелетний путь литературы
Шрифт:
В 1682 г. Аввакум и его сподвижники были сожжены в срубе. И патриарх Никон тоже был наказан: лишён патриаршего чина и сослан в монастырь. Таков печальный итог. Все кругом виноваты. Тут уж ничего не поделаешь. Уж когда в государственной власти раздоры и разногласия – это хуже не придумаешь. А вот коли в церкви раскол – тут и государству конец. Потому, что в основе всякого государства лежит идея или иначе – система духовно-нравственных ценностей. Поведение протопопа Аввакума в оценках историков нередко выглядит, как религиозный фанатизм. Возможно, мятежный Аввакум мог бы пойти на компромисс, стать патриархом «новой» церкви и трудиться на ниве сохранения благочестия. Фигура протопопа Аввакума, как и фигура патриарха Никона, весьма сложная и неоднозначная. Нельзя судить их деяния однобоко – только положительно или только отрицательно. С точки зрения смирения и единства Аввакум не может служить положительным примером. Но именно благодаря Аввакуму русский народ имеет высочайший образчик и яркий пример стойкости в вере, и верности идеалам Христианства. Аввакум, конечно же, бунтарь, однако не декабрист, и не большевик – не революционер либерального толка. Это интереснейший феномен русской истории, когда приверженец старого становится бунтарём.
Тема раскола и оценка деяний Аввакума толково освещена в романе Н. М. Коняева «Аввакумов костёр». Но это уже литература XXI века и мы будем говорить о
Несомненно, история раскола начинается задолго до 17 века и не заканчивается 18-м. Это трагическая страница истории нашей страны, последствия которой сказываются по настоящее время.
Сколько тогда было самосожжений (крещение огнём) староверов: в Палеостровском монастыре погибло до двух с половиной тысяч староверов. Спустя полтора года ещё полторы тысячи жертв. Под Каргополем около пятисот ревнителей древлего благочестия, сто человек – близ Тюмени.
«Много, очень много было больших гарей, но еще больше одиночных, семейных, соседских, деревенских. За все семь веков, протекших со времени христианизации, Русь не знала столько пострадавших за веру, включая признанных церковью и святыми, и еретиками, сколько их появилось за первые десятилетия раскола» (А. М. Панченко «Начало петровской реформы: идейная подоплёка»). Мятеж и вражда – вот основной смысл произведений1680–1690-х гг.
Такой вот клубок противоречий и разногласий подкатился под горячую руку Петра I, и он, ещё в детстве, испытав все «прелести» придворных переворотов и смут, рубанул по нему своей железной рукой так, что полетели не только щепки, но и головы. И русскую культуру тряхнуло так, что до сих пор мы всё это разбираем и пересуживаем, а вернее, говоря по-русски, расхлёбываем.
III. Веяния эпохи Петра Великого
1
При всем том, что Пётр I (1672–1725 гг.) назван благодарными потомками не иначе, как Великим, а заслуги его по обретению Россией могущества и самостоятельности трудно переоценить, тем не менее, оценка последствий его реформ совсем неоднозначна. Особенно последствий его влияния на культурную и духовную жизнь России. Поэтому и в наше смутное время такая оценка его деятельности, какую даёт в своей статье «Сто лишних дивизий»16 писатель, историк Николай Михайлович Коняев17, не кажется резкой: «… Пётр I, пытаясь загнать Россию в европейскую тесноту и духоту, сумел так устроить Российскую империю, что быть русским в ней стало как бы не совсем культурно…».
Конечно, живя в городе, основанном Петром, который, помимо столичного статуса, является ещё и окном в Европу, непристойно как-то нам возводить хулу на великого предка, быть бы достойными его деяний. Пётр, по мнению А. М. Панченко, «получил не только самоистребляющуюся, но и разбегающуюся страну» («Начало петровской реформы: идейная подоплёка»). Народ тысячами бежал на Север и в Сибирь, в русские «пустыни», на Кубань и Северный Кавказ, «под руку» крымского хана и кабардинских князьков в пределы Речи Посполитой, в Невель. Только путём уступок и послаблений староверам удалось Петру остановить самоуничтожение и саморазбегание огромной страны. Такова была ситуация к моменту начала его правления – тяжёлое наследие, что и говорить.
И всё же, уж коли речь идёт о процессах в нашей литературе, надо признать, что петровский период не вознёс её на духовные высоты. Скорее, он дал толчок развитию по «горизонтали». Вот что пишет об этом академик А. М. Панченко в своей книге «История русской литературы»: «Петровская эпоха по праву считается переломной в культурном развитии России. По одну сторону этой межи лежит древняя литература, по другую – новая. Однако это не две разные литературы, a одна литература. …Писательство перестало быть привилегией ученого монашества, плодом его свободного творчества». Да, происходит откровенное «раздвоение» литературы на ещё прочно удерживающую свои позиции духовную и на новую, светскую «секулярную» литературу, внесшую античный дух западного «Возрождения», который совершенно безосновательно принято считать основополагающим в нашей культуре. И это пока ещё одна литература, хотя в светской литературе уже допускаются неслыханные ранее вольности. Духовные, моральные законы, правила и ограничения становятся постепенно только уделом народа, низших слоёв. Но и в духовной жизни Пётр производит кардинальные реформы: в 1721 г. он упраздняет патриаршество и, кроме того, предпочитает традиционной православной московской традиции украинско-белорусскую. А если говорить более точно, пытается сам «изобрести» если и не новую религию, то, по крайней мере, внешне «облагородить» Православие, сделать его по-западному «культурным». Отсюда в таких количествах в Санкт-Петербурге и его окрестностях понастроены Православные храмы в готическом стиле – что само по себе не страшно. Эти храмы – наше достояние. Страшно, что, по сути, это было начало богоискательства – в смысле «изобретения» рукотворной веры, придуманной человеком, «эстетичной», «культурной», «удобной» для использования… Вот как это оценивает А. М. Панченко в работе «Пётр I и славянская идея»: «Учёная теология», монументом которой навеки остался «Камень веры» Стефана Яворского, у великороссов приживалась с большим трудом. Причина в данном случае, по-видимому, не в пресловутой интеллектуальной отсталости, о чем так много говорили при Петре, а в другом. Во-первых, самая киевская теология была не столько ученой, сколько схоластической в прямом смысле слова, школьной, вторичной по отношению к теологии католической. Во-вторых, киевское богословие никак не совпадало с великорусским опытом и даже противоречило ему. Древняя Русь не производила самостоятельных богословских «систем», не выдвинула мыслителей типа Фомы Аквинского. И позднее русское «богословствование» и «философствование» оставалось уделом непрофессионалов (достаточно вспомнить имена Чаадаева, Хомякова, Самарина, Достоевского, Льва Толстого) и осуществлялось в формах художественных и полухудожественных. Что до богословия профессионального, академического, то от него остались все же не труды, а диссертации».
Это тот самый период, когда начинают выстраиваться во фронт два строя: строй блюстителей старины и исконно русских традиций, или, если угодно, славянофилов, и строй тяготеющих к Западу как передовой культуре. И те и другие – люди, несомненно, достойные, взять хотя бы ближайший период – начало девятнадцатого века: Чаадаев Петр Яковлевич (1794–1856) – мыслитель, общественный деятель. Родился в старинной богатой дворянской семье. Получил хорошее домашнее образование, был дружен с А. С. Грибоедовым, будущими декабристами Н. И. Тургеневым, И. Д. Якушкиным. Во время Отечественной войны 1812 участвовал в Бородинском сражении,
«На смену вере приходила европеизированная культура», – говорит А. М. Панченко. Опять же, говоря научно, была искусственно создана параллельная, отличная от традиционной православной, система духовно-нравственных ценностей, что явилось неизменным следствием раскола церкви. Но эта искусственная система так и не смогла (как и последующие) заменить собой Православие.
В самом деле: сколько лет прошло от эпохи Петра I до наших дней? Ещё и трёхсот не исполнилось. А нынче уже ситуация такова, что «русским быть в России преступно», – заканчивает свою мысль в вышеупомянутой статье Н. М. Коняев. Вот что! После трёхсотлетнего монголо-татарского ига Русь поднялась и окрепла, а теперь слова «русский», «русское» вызывают, в крайнем случае, стыдливый румянец. И ничего, дескать, у нас своего хорошего не было, и быть не может, и Пушкин-то Александр Сергеевич – так только, подражание Байрону или ещё кому… Вот такие последствия реформ Петра I уже заставляют не только серьёзно задуматься и принимать немедленные меры, но и сделать переоценку его деятельности. Тут главное – не перегнуть палку в другую сторону.
Впрочем, сам-то Пётр I не стыдился быть русским, и не будем взваливать нашу стыдливость на могучие плечи предка. Но вот что надо отметить: несомненно, в это время произошла успешная, возможно, даже невольная попытка отделения церковной жизни от государственной, светской. И произошло это именно в духовной сфере и, конкретно, в литературе. Обратимся опять к труду А. М. Панченко: «Между тем руководство культурой постепенно переходило к Петру… Петровские реформы пронизывала идея полезности … Петр выдвинул другой тип писателя. Интеллектуал, сочиняющий по обету или внутреннему убеждению, был заменен служащим человеком, пишущим по заказу или прямо «по указу»«. Конечно, для быстрейшего проведения реформ, для скорейшего внедрения в сознание современников новых идей требовались писатели, способные написать о них. Основной упор делался не на то, что хочется кому-то, чьей-то душе, а на то, что необходимо стране в данное время. В подтверждение этого опять обратимся к Панченко: «При Петре Россия произвела множество новых для нее «вещей» – флот, библиотеки, общедоступный театр, Академию наук, парки и парковую скульптуру; она произвела новые одежды, новые манеры, новый стиль общения; она произвела даже новую столицу. Производство вещей потеснило производство слов, отчего петровскую эпоху иногда называют «самой нелитературной» эпохой русской истории. Означало ли это упадок литературы? B известном смысле – да, означало. Естественным было ухудшение стиля… Если при царях Алексее Михайловиче и Федоре Алексеевиче писательство было прерогативой и привилегией людей с правильным гуманитарным образованием, то при Петре возникло и быстро размножилось племя дилетантов… Дилетантизм – это также симптом упадка… Но во всем этом были и плодотворные моменты. Апофеоз вещи был связан с фабульной и сюжетной свободой. B песенниках первых десятилетий XVIII в. сохранился цикл песен o «драгой вольности». Петр и его питомцы «воспевали вольность драгую». О какой «вольности», какой свободе идет речь? Разумеется, не o политической и не o духовной. Речь идет o свободе быть частным человеком, o свободе бытового поведения. Один из актов «драгой вольности» – литература. Она не только служит практическим потребностям. Она также развлекает. B этой сфере писатель не скован ни церковной идеологией, ни государственным заказом. Он волен в выборе тем и сюжетов. Этот сдвиг в литературном быте был тоже своего рода реформой – с далеко идущими последствиями». Настолько далеко, что доходят они до наших дней. Изучение истории без анализа и выводов – пустое занятие. Делать выводы и извлекать уроки: «дилетантизм – симптом упадка» – это так верно и так актуально. Несомненно, возникновение условий для появления новых стилей и направлений – это шаг вперёд, это мощный толчок к развитию литературного процесса. Это преддверие Золотого века Русской литературы. Но как бы отреагировал Пётр I, если бы сказали ему тогда, что буквально через сто лет после его смерти «наследники» его идей выйдут бунтовать к его памятнику на Сенатскую площадь. А ещё через девяносто, в городе, им основанном, свергнут династию, к которой он принадлежал, во имя призрачных идеалов, занесённых ветром в то самое окно, которое он открыл. Потому, что зёрна этих идеалов легли как раз на ту часть почвы, которую сам Пётр и возделал, отделив исконно русскую культуру от культуры официальной, светской, ориентированной на западную культурную традицию. И сегодня мы очень остро ощущаем разницу между тем, что принесли на Русь Кирилл и Мефодий, и тем, что насадил Пётр I, руководствуясь, несомненно, благими намерениями. Дилетантизм особенно страшен в духовной жизни, в незнании собственной истории и истории родной культуры и литературы, в её отрицании, что равносильно отрицанию самого себя! Конечно, наивно думать, что сам Пётр I не понимал, что Европа хуже всякой чумы боится укрепления Российской мощи. Но направить по нужному пути запущенную им машину мог только он сам. А потому по сей день исследователей его жизни интересует, почему здоровый, крепкий, в полном расцвете творческих и физических сил, царь умер в самое неподходящее время, и вообще, почему такие видные и значительные фигуры, как Александр Невский или Пётр I вдруг неожиданно уходят из жизни в решающий момент истории?
Но главное, нужно понять то, что наше время делает возможным преодоление последствий тех ошибок, или вернее сказать, компромиссов. Никто нынче не гонит никого в Православие из-под палки. Другое дело – наивно думать, что так все завтра и побегут в церковь, обеспечив стопроцентную явку. Но вот решить вопрос духовного просвещения – это, думается, в наших силах. Пора понять, что внедрение нового нужно осуществлять не путём уничтожения национальной культуры и традиций, а путём разумных компромиссов, с учётом национальных особенностей мышления и восприятия власти. Чувства патриотизма и любви к Родине нынче не менее актуальны, чем во времена Куликовской битвы. Ну что за писатель без Родины, даже если она обошлась с тобой круто в своё время. Даже у перелётных птиц есть Родина. А что до того, что трудно и прочее.… А когда на Руси было легко? Когда люди с голоду не умирали: при царе, при коммунистах? Когда мы жили беззаботно? Ну, разве что в «брежневский застой», то-то водочки попили. Тихое житьё может быть в трудах, а может и в праздности. А можно, трудясь физически, томиться в праздности духовной.