Тысячелетний путь литературы
Шрифт:
Даниил Галицкий понял свою ошибку, но было поздно. Лишь в XVII веке (по решению Рады 8 января 1654г.) Богдан Хмельницкий (1595–1657) после многолетней кровопролитной борьбы вновь присоединил Украину к России. Но мы теперь понимаем, что и это еще не было окончательным решением той проблемы.
А современник Александра Невского и воеводы Довмонта итальянец Данте Алигьери (1265–1321) писал тогда свою бессмертную «Божественную комедию». Нет и тени сомнения в высочайших художественных достоинствах этого гениального произведения. Эпоха Возрождения была огромным, революционным шагом западного искусства. Она дала толчок развитию различных приёмов, стилей, технике изображения. Европейцы усвоили, наконец, технику масляной живописи, давно уже известную на востоке. И даже позже, в XV веке, усовершенствовали её – Братьям Яну и Губерту ван Эйк приписывают изобретение олифы (путём
И всё же надо признать, что в основе эпохи «Возрождения» лежит гуманизм – обожествление человека, человеческих чувств, культ тела, воспевание земного и плотского, то есть античное язычество – шаг назад в духовном развитии! Человек с его страстями и желаниями становится мерилом устройства жизни, целью которой провозглашаются «общечеловеческие ценности» – получение наибольшего удовлетворения и наслаждения от земной жизни, достижение наибольшего благополучия и достатка.
В чём же суть гуманизма? Гуманизм – это вера (я подчёркиваю религиозный характер), вера в то, что можно исправить природу человека путём усвоения античной культуры и, в частности, – чтения античной литературы. То есть, улучшить человека, возвратившись к античному язычеству!
Заметьте – это верование появляется в христианских странах! Но вот, что сказано в Еавангелии от Матфея в главе 19:25–26: «Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись? А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же всё возможно».
Зная это, как можно проповедовать гуманизм? Только обладая двойной моралью. Вот это и есть корень двойных стандартов современного западного общества.
Евангелие призывает: «…Какая наибольшая заповедь в законе?
Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.» (Мф.22:36–40)
Девиз гуманизма таков – возлюби человеческое в себе! Гуманизм ещё не отвергает Бога, но «отодвигает» Его в сторонку, ставя на первое место человека. Возлюби свои желания стремления слабости и пороки. Потому что в человеке ничто не является порочным, что не нарушает свободы ближнего. Таким образом, гуманизм выворачивает Евангельские истины наизнанку. Природа человека двойственна: в нём есть плотское – человеческое начало, и ангельское – духовное. Гуманизм ополовинивает человека, оставляя его в безнадёжном состоянии, наслаждаться земными «удовольствиями», низводя его до животного уровня. В таком состоянии человек становится духовно слепым и глухим.
Поэтому становится совершенно ясно, почему в эпоху Возрождения на место икон приходят картины на Библейские и Евангельские сюжеты. В образе святых на них изображают собственных дочерей, жён, любовниц и блудниц. Авторы пишут себя, донаторов (заказчиков), своих знакомых – в образах святых апостолов и пророков. Так наглядно выглядит двойная мораль гуманизма.
Но в Евангелии от Иоанна Христос говорит: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.» (Иоанн 15:3). Любовь по Евангелию – это самопожертвование. Гуманизм самопожертвование заменяет гедонизмом – наслаждением жизнью, что естественно, с его точки зрения, иначе, для чего тогда живёт человек? Но что же тогда такое любовь? Соответственно гуманизму любовь – это страсть и желание обладать телом – наслаждаться и получать удовольствия. И двойственность морали в данном случае заключается в том, что прелюбодеяние (супружеская измена) – не грех, если происходит по согласию, как исполнение обоюдного желания. И блуд не является грехом без насилия, и содомские грехи – это извращённое проявление Божественной заповеди «полюбить ближнего»… Вот откуда вытекает двойная мораль западной культуры.
Эта же мораль проявляется в западном искусстве. Обнажённая натура уже не считается грехом, если изображать её «художественно». Проще говоря, если нагую женщину выставить на обозрение в непристойной позе, то это – порнография, а если «обнажённую натуру» посыпать, скажем, лепестками роз или украсить декором, красиво задрапировать откровенные места, то это уже искусство. И большая часть человечества уже более трёхсот лет пытается уверить себя, что в этом и состоит отличие искусства от непристойности. В этом уверяет нас и автор романа «Лезвие бритвы» Иван Антонович Ефремов (1908–1972).
Одной из спекуляций гуманизма «возрождения» становится тема материнства – способность женщины продлить человеческий род, отдавая первенство сексуальным отношениям (по аналогии с животными). Здесь находятся истоки грядущего дарвинизма. Каков же тогда смысл человеческого существования, если его суть сводится только к получению максимального количества материальных и чувственных удовольствий (вкусная обильная пища, отдых (праздность), «здоровый» секс)? Только способностью к продлению рода можно оправдать существование отдельного индивидуума – в отсутствие Бога. Но, заметьте – при этом теряется общий смысл существования человечества (действительно – для чего оно на земле?), исчезает глубинный смысл жизни вообще. Именно поэтому в поздних философских течениях Запада так распространены философские теории существования.
Всё, что связано с продолжением рода, интимные отношения – утрачивает свой сакральный смысл, переходит из области скрытой и не подлежащей публичности, в область открытых массовых обсуждений, в литературу – поскольку «ничто человеческое не чуждо» человеку, в изобразительное искусство, в сферу развлечений…
И всё это происходит в противоположность целомудрию и непорочности, которые, вроде бы, по «логике» материализма, являются препятствиями к продолжению рода. Но логика, мы забываем об этом, понятие человеческое. Если посмотреть реально – в старой «дореволюционной» России – где существовали понятия «целомудрие» и «непорочность», были многодетные семьи – пять, шесть детей было почти нормой, нередко бывало по десять-двенадцать. К двадцать первому веку в России должно было насчитываться население в 600 миллионов человек! Потому что целомудрие, непорочность и материнство – это разные стороны одной сущности. Это отношение к интимной стороне жизни, как к своего рода таинству, непостижимому чуду зачатия нового человеческого существа, в которое Господь вселяет душу. Это не просто физиологический процесс, «аналогичный» созреванию картофеля, метанию икры и т. п., или «удовлетворение» естественной потребности. И не дать живой душе зародиться или погубить живую душу даже в зародыше – такой же грех, как убить живого человека… Даже сегодняшние кощунственные опыты по выведению «детей из пробирок» – это чудо не опровергают. Учёные – ведь всё равно, зная механизм, не знают, почему это происходит. Так же как не знают, почему люди умирают. От чего – знают, а почему нет…
Но, вернёмся в век тринадцатый. Нравственные категории всё меньше подходят для оценки произведений искусства. Поэтому картины мастеров эпохи «Возрождения» на библейские темы – не являются иконами. Они наполнены экспрессией и индивидуальностью авторов – человеческим эго, чувственностью, физиологичностью. Божественного в них, мягко говоря, очень мало.
Кроме того, средства для достижения целей такого существования всё меньше оцениваются нравственными и моральными категориями и всё больше становятся категориями юридического закона, победу над которым провозгласил митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати». Но заметьте, как с приходом «общечеловеческих ценностей» и «обожествлением» интимных отношений происходит падение рождаемости – бич цивилизованных стран, теперь уже не только западных.
То, что нам по сей день выдают за прогресс, есть не что иное, как поворот назад – регресс, новый виток язычества, «облагороженного» средневековой эстетикой и библейской тематикой, выворачивающей саму библейскую тему шиворот-навыворот, эротизирующей её! Поэтому смыслом западного искусства всё больше становятся форма произведения и техника его создания, а не духовное содержание. Поэтому в западном искусстве зрелищность и эффектность, чувственность и страстность играют главную роль.