Тюрьма и воля
Шрифт:
Не путайте цену и инвестиционные обязательства. Цена осталась прежней, а инвестиционные обязательства мы действительно подняли. Вопрос был — возможность внести залог, поскольку сам размер инвестобязательств большого значения не имел: реально денег нужно было гораздо больше. Фактически нам пришлось инвестировать около $1,5 млрд до конца 1997 года.
Убежден, коллеги обозначились не для того, чтобы встать на наше место (это было нереально, поскольку они тогда не стремились заниматься производством), а чтобы подорвать наши силы, продемонстрировать нашу некомпетентность. Вам кажется, что это звучит неубедительно, но я знаю оппонентов. Они были весьма осторожны, а бросать большие деньги в структуру с многомиллиардной задолженностью, где на исполнительных должностях сидят люди, за которыми стоит крупный банк… Нет, для этого нужно сойти с ума.
Гораздо логичнее использовать ситуацию для ослабления конкурента. Ведь будут еще конкурсы. Так вот, можно создать ситуацию размена. Да и гринмейл никто не отменял.
Именно
Но что еще смешнее, я и не собирался лезть в другие аукционы (сил и так не было), но они в это не могли поверить.
Однако правительство сдержало свои обязательства, а «оппоненты» не были готовы сделать настоящую ставку. То есть такую ставку, после которой или занимаешься только производством и добиваешься успеха, или уходишь голым.
Я был готов. Поэтому мы победили.
Глава 8
Большой бизнес
Наталия Геворкян
В 1992 году мне выдали приватизационный чек. За 25 рублей я получила бумажку номиналом 10 000 рублей. Покрутила ее в руках и положила на полку. Потом меня начали спрашивать соседи, что с ним делать, с этим чеком. Ответа у меня не было. Я поняла, что если у меня, работающей в одной из лучших газет страны, нет ответа, то что-то происходит неправильно. Пошла к заведующему отделом экономики и спросила: что делать с ваучером? Он посмотрел на меня и усталым голосом сказал: «Сверни в трубочку и засунь… тебе по буквам сказать, куда именно засунуть или ты уже догадалась?» Я догадалась.
Ответ был понятным и неверным, потому что не только теоретически, но и практически я могла бы собрать чеки моей семьи и купить себе немножко Газпрома, скажем. Ну, на четыре семейных ваучера я бы купила в Москве в то время порядка 200 акций Газпрома, а в провинции больше. И теоретически, со временем, могла бы заработать на этом какие-то деньги. Если бы эти чеки выдавали сегодня, я просто села бы к компьютеру, почитала, разобралась и поняла, что делать. Тогда такой возможности в России не было. Какое-то понимание пришло ко мне позднее, когда стала по разным причинам задним числом разбираться в особенностях российской малой (то есть неденежной) и большой (залоговые аукционы, то есть денежной) приватизации. Таких не разобравшихся с ваучерами, как я, в стране в начале 1990-х оказалось много. То, что позднее будет названо с неприятием «лихими 1990-ми», — в том числе отголосок неумения реформаторов внятно объясниться с людьми, в результате чего слишком многие пролетели мимо приватизации, или оказались обманутыми, или таковыми себя почувствовали.
В стране, где ни одно поколение не знало, не то что не помнило, а просто не знало, что такое частная собственность, надо было разжевывать схему и идею приватизации по 24 часа в сутки всеми возможными способами.
Пока лохи типа меня с непониманием вертели ваучеры в руках или разумно, как им показалось, относили их в инвестиционные фонды, многие из которых оказались банальными «пирамидами», умные дяди из бывшей советской номенклатуры, в том числе «красные директора», и молодые капиталисты постарались максимально воспользоваться теми возможностями, которое дало им государство, лежащее на боку и, в сущности, лишенное выбора и времени для раздумий. Из «красных директоров», оседлавших предприятия, которыми руководили с советских времен, совсем не всегда получались эффективные собственники, поскольку большинство из них работали в государственной плановой системе и не очень понимали, что такое работать в условиях рынка и быть реальными собственниками. Да и молодые капиталисты научились по-настоящему понимать, что такое быть собственниками, только к концу 1990-х, пройдя через кризис, падение цен на нефть, дефолт, банкротства. Вот когда они после всего этого вытянули свои компании в лидеры рынка, они стали реальными хозяевами. Но именно в период приватизации они стартовали к своему Эвересту — туда, в миллиардеры, в олигархи, как их начали называть после президентских выборов 1996 года. Термин, кстати, ввела в обиход моя коллега по газете «Коммерсантъ» Ксения Пономарева.
Как-то я спросила Березовского, почему из кучи бизнесменов в начале 1990-х олигархами стали единицы, 10–12 человек. Он ответил, что олигархами стали те, кто не прогнулся под разбушевавшимися на волне перераспределения собственности бандитами, кто не уходил под криминальные «крыши», не платил дань рэкетирам. Потом подумал и добавил: «И те, кто верил, что капитализм — это надолго».
«Если проанализировать, на чем сделали свои состояния наши олигархи, то в большинстве случаев окажется — на бессилии государства. На его бездеятельности, некомпетентности, на всякого рода внутриполитических раздраях. Банки, поднявшиеся на обслуживании госбюджета, — это следствие инфляционной политики, накачки экономики необеспеченными деньгами. Это результат отсутствия единой экономической стратегии в недрах российской власти. В итоге так и складывалось все — один к одному. Государство: слабое, действует тупо, противоречит само себе, раздираемо внутренними интригами и
Естественно, при таком раскладе частные структуры начинают бурно расти, последовательно усиливая свое влияние», — напишет позднее один из архитекторов российской приватизации Анатолий Чубайс [66] .
29 лет
Ходорковскому в 1992-м году было 29 лет. Столько сейчас моему сыну. О чем бы мы с сыном ни говорили, получается смешно. Я вдруг понимаю, что без смешного просто не бывает. А про Ходорковского все говорят как-то уж очень серьезно, как будто с этим рациональным парнем не случалось обычных человеческих смешных и нелепых историй. Прямо не человек, а какой-то механизм по превращению денег в еще большие деньги.
66
Бойко М., Васильев Д., Евстафьев А., Казаков А., Кох А., Мостовой П., Чубайс А. Приватизация по-российски. — М.: Вагриус, 1999.
Владимир Дубов: Ерунда, да все было, конечно. Как раз в 1992-м или самом начале 1993-го меня заставили принять на себя быстро управление филиалами и дочерними банками. По причине полного развала работы предыдущим руководством. А я по жизни старался ничем не руководить. Но Хайдер меня вызвал и буквально в течение двух часов сломал. Ну, пришла ко мне девушка из отдела кадров с личными делами сотрудников, стала представлять, кто есть кто. А я понимал, что процентов 30 надо будет сократить. Ну и я расспрашиваю: «А этот что делает? А тот? А вот эта девушка?» И тут слышу: «А эта девушка ничего не делает». Я говорю: отлично, пойдет под сокращение. Отдел кадров перешла на шепот: «Вы что? У нее же ребенок от Ходорковского…» «Что у нее?» — переспрашиваю. «У нее ребенок от Ходорковского». Так, понял, интересно, хорошо… Но, говорю, вы под сокращение-то ее все-таки поставьте. Прихожу в какой-то момент к Ходорковскому. Говорю: «Ну что же, я тебя разоблачил. Я теперь про тебя все знаю. У тебя есть вторая семья, ребенок». Чего, говорит, у меня есть? Я ему рассказываю, что вот есть такая девушка, называю имя, у нее от тебя ребенок, мне отдел кадров официально сообщил. Он слушает меня, потом берет телефонный аппарат и швыряет в меня. Не сильно, шутливо. И говорит: «Ты бы посмотрел на нее вначале, проверил бы, а потом говорил…» Хорошо, говорю, я проверю. Поржали. Ну, в какой-то момент я на девушку-то все же посмотрел. Понял, что не может быть. Говорю: «Миш, я посмотрел, думаю, у нее не от тебя ребенок. Но что там за история все-таки с этой девушкой?» Он рассказал: «Работал у нас такой подонок, из молодых жуликов, в принципе неплохой менеджер, крутил через нас свои договора. Он женился на москвичке ради прописки, сделал ей ребенка. А когда заработал деньги, он ее бросил, сбежал, она даже телефона его не знает. И она ко мне тогда пришла. Я пожалел и взял ее секретаршей)». Взял и взял, и забыл. Но народ весь твердо решил, что если он ее взял, то это его ребенок. Девушка, видимо, это не особо опровергала, поскольку это помогало ей не фига не делать и переживать все сокращения. Мы посмеялись. Я ее, конечно, не выгнал, узнав обстоятельства, но заставил работать.
В 1992-м менатеповцы всей командой поехали на рождественские каникулы в Амстердам. Жили в гостинице в квартале красных фонарей. Мужчины без жен сходили на sex show. Наверное, эротические шоу были в программе всех советских мужчин, когда они только начинали ездить на Запад. А может быть, и остаются. Интересно, что Владимир Путин тоже рассказывал мне, что примерно в те же годы пошел с друзьями на эротическое шоу в Гамбурге. Правда, вместе с женами. И одна дама упала в обморок.
А вот в знаменитый музей Ван Гога, куда хотелось сходить женщинам, удалось сагитировать пойти только Михаила Брудно. Оказалось, впрочем, что им двигало своеобразное любопытство: ему было интересно, почему картины Ван Гога самые дорогие.
Некоторые мои собеседники вспоминают: и в нерабочей обстановке, если появлялся Ходорковский, он все равно оказывался в центре внимания, главным. Одна из жен акционеров сказала, что она довольно долго чувствовала напряжение в его присутствии. Особенно вначале, когда они только начинали все вместе работать и поселились по соседству. Он ничего не делал, никак не давил, но с ним рядом не удавалось расслабиться, даже если это был праздник, застолье. Со временем он менялся, перекраивал себя и в отношениях с людьми, и в отношениях с близкими. Ольга Дубова вспомнила, как уже спустя годы в честь какого-то праздника собрался довольно узкий круг коллег. А Ходорковский и с ним еще пара человек задерживались где-то по делам. Все сидели, болтали, ждали. И потом они приехали. Оля рассказывает, что, когда Ходорковский вошел в зал, все встали. «Ты знаешь, меня это поразило. Там был высший состав компании, партнеры, в общем, все свои. А ребята-то тоже непростые, каждый со своими амбициями. Но все всегда признавали его лидерство. И в этом не было никакого подобострастия. Мне так запомнилась эта сцена. Все встали. А он знаешь что сделал? Пошел к Инне и поцеловал ее».