Тюрьма и воля
Шрифт:
Аркадий Майофис, основатель медиахолдинга ТВ-2 (Томск): Ты помнишь, что ЮКОС купил «Восточную нефтяную компанию», в которую входила основным активом «Томскнефть». Так, собственно, они и появились в городе. Репутация у Ходорковского была жесткого человека и технократа. И вот в какой-то момент мне сказали, что со мной хочет встретиться Ходорковский. Мы встретились в его гостиничном номере. Он хотел купить наш телеканал. Мотивировки его были простые. Он говорил, например, что им важно, чтобы в городе поддерживался общелиберальный фон, что им плевать, что мы будем рассказывать о компании ЮКОС, а вот либеральный фон — это важно и что в этом мы совпадаем. Он сказал, что каналу для этого даже ничего менять не надо, не надо менять редакционную политику, просто оставаться такими, какие мы есть. Мне это понравилось. Но мне надо было в этом убедить не только моих компаньонов, а нас было трое, но и саму телекомпанию, в том числе Юлю Мучник, журналистку, чье мнение для меня было крайне важным. Но убедить я их не мог. Журналисты считали, что мы совершаем грандиозную ошибку, которая приведет к гибели компании. В это время Манана Асламазян и «Интерньюс» организовали в Москве какую-то встречу, куда съехались сотни телевизионщиков со всей страны. И в рамках этой конференции должен был проходить мастер-класс — интервью. И Юлю Мучник пригласили провести этот мастер-класс. Вот как это выглядело. В зале сидит огромное количество людей из всех регионов, а на сцене — Ходорковский и Юля Мучник. И она должна была показать, как можно делать интервью. Юля к тому времени была уже очень профессиональна относительно своих коллег. Я помню, что стоял где-то справа. И вот они начинают. Они говорят об экономике, Ходорковский говорит о том, что надо готовить новые кадры, это его любимая тема, о недопустимости сырьевой зависимости. И вдруг Юля его спрашивает: «А зачем вам в Томске маленькая телекомпания, вы можете ответить на этот вопрос?» Я от неожиданности чуть не упал. Ходорковский начал говорить о либеральном фоне, о том, что их позиция такова, что никакого влияния или давления на средства массовой информации они даже представить себе не могут. Я не удержался и стал говорить через весь зал Юле, что зря ты это делаешь при всех, что это наше внутреннее дело, что, в конце концов, я — собственник и я имею право распоряжаться своими акциями так, как считаю нужным, что-то еще говорил, уже не помню. Ходорковский отреагировал тут же: «Слава богу, в этом зале есть трезвые люди». Я был ужасно расстроен, но Юля меня завела. Я решил, что если еще вчера я собирался с вами считаться, с журналистами, то теперь вы вывернули мое нижнее белье наизнанку, и я буду делать, как считаю нужным.
Потом было смешно. Мы все были голодные, а там выдавали такие, знаешь, обеды, как в самолете, одноразовые, в целлофане. Невкусно ужасно, но мы набросились на эти пакеты. И Ходорковский тоже. А вместе с «Томскнефтью» ЮКОСу достался еще и санаторий «Русь», бывшая сталинская дача в Сочи, которым владела «Томскнефть». И мой коллега из Екатеринбурга спрашивает Ходорковского: «А как бы в эту вашу „Русь“ отправить родителей отдохнуть?» И Ходорковский кивает на меня: «С ним договорись», то есть уже как бы свой. Он вел себя достаточно демократично и этим подкупал.
Но Юльку он не убедил. Ты не представляешь, что делалось в коллективе, на канале. Люди плакали. Они считали, что их лишают того, что им дорого, их любимого телеканала. Мы продолжили переговоры. А они нам оставили блокирующий пакет — 26 %. И мы делаем такой устав, который ни один бизнесмен в здравом рассудке не примет. Мы делаем устав, который позволяет этим 26 % блокировать любое их решение. И они согласились. И мы сделали такой устав, который позволял снять главного редактора только единогласным решением журналистского коллектива. То есть мы себя обезопасили по бизнесу и обезопасили редакционную политику.
Я бы на их месте этого никогда не подписал. Они это подписали, продемонстрировав тем самым добрую волю. Но этого Ходорковскому показалось мало. До него доходили разговоры, что в коллективе зреет страшный скандал, и это, кстати, отражалось в редакционной политике. Журналисты стали упражняться относительно ЮКОСа по полной. Не думаю, что Ходорковский смотрел телевизор, но его представители в Томске, полагаю, икали от того, что лилось с экрана. И Ходорковский сказал, что он хочет встретиться с журналистским коллективом. Я решил, что не пойду на встречу, и улетел в Москву. Ходорковский собрал у меня в кабинете самых оголтелых (в хорошем смысле), тех, кого я больше всего люблю, и сказал: «Ребята, хватит, не переживайте. Я вам гарантирую, что я не буду вмешиваться в редакционную политику». И тут кто-то из ребят спросил: «А если с вами что-то случится?» Честное слово! Мы сейчас часто это вспоминаем. Ходорковский усмехнулся своей такой слегка высокомерной улыбкой и сказал: «Ну, это трудно представить, но если вдруг это произойдет, то мы вам обеспечим золотые парашюты». Мы тогда вообще не знали, что это значит.
Сделка была подписана. Часть денег, которые мы получили при продаже, мы раздали сотрудникам. Журналисты еще какое-то время «наезжали» на ЮКОС в эфире, но заметили, что вот они неделю упражняются в адрес ЮКОСа, вторую, а никто не звонит, никто не говорит: «Что вы делаете?», никто не снимает сюжеты. Ну и все успокоилось.
А потом посадили Лебедева, потом Ходорковского, и дальше началась история, по поводу которой я переживаю, потому что это история, как мы «отвязывались» от ЮКОСа. Мы писали записки Ходорковскому и просили его дать нам право поступать так, как мы считаем правильным в данной ситуации. От Ходорковского передавали сигналы: ребята, как вы делаете, так и будет правильно, иными словами: убегайте, и если убежите, я буду рад, а помочь уже ничем не могу. Потом я поехал к Невзлину в Израиль, и он тоже сказал: ничем помочь не могу, делайте так, как считаете нужным. А они владели нами через компанию «Глобал Медиа Менеджмент». И мы выкупили эту компанию. Оказалось, что у этой структуры $18 млн долгов, а наши акции — 74 % — заложены в счет этих долгов. То есть мы выкупили их долги. На сегодняшний день владеют компанией снова физические лица. Да, там еще один нюанс. У этой компании, которую мы выкупили, кроме долгов были какие-то деньги на счетах. Мы решили для себя, что это деньги Ходорковского и Невзлина, и стали думать, как бы они распорядились этими деньгами. И мы дали на синагогу в Томске, на синагогу в Красноярске, инвалидам самых разных войн. То есть мы себе не взяли из этих денег ни копейки. Мы думали, что вот Ходорковский скоро выйдет из тюрьмы и мы ему расскажем, как мы от него «оторвались» и как распорядились его деньгами. Мы, конечно, не думали, что это все будет вот так…
Анна Качкаева: А вот потом была наша встреча в «Балчуге». Мы минут 40 сидели в дальней комнате и просто разговаривали. И вот тогда он заговорил о политике. Что так не может больше продолжаться, что страна не должна бесконечно зависеть от бесконечного состояния «царизма», да, мы тоже многое не так сделали, но правила надо менять. Я говорю: «Что менять? Вы что, в президенты хотите?» Он говорит: «Ну, с такой фамилией даже смешно думать, что я когда-нибудь могу быть президентом». Он говорил, что президент должен быть номинальной фигурой, явно имел в виду парламентскую республику с сильным премьером. Я помню, что как-то оторопела, а ситуация-то на дворе уже была не очень располагающей к таким разговорам. И я помню, что я ему сказала, что в нашей стране очень опасно трудоустраивать президентов, то есть менять правила игры. Он считал, что когда-нибудь надо начинать.
Он был очень уверен в своих ощущениях. И я спросила: «А зачем вам все это надо?» Тут была произнесена целая речь, и в конце он сказал: «Вы можете мне не поверить. Но вот у меня есть трехлетние мальчики. И я с ними гуляю в Жуковке по дорожке, они там в снегу возятся. А я вдруг себе живо представил, что лет так через 15, гуляя по этой же дорожке за забором с охраной, мне эти мои мальчики зададут вопрос: „Папа, у тебя 9 млрд и страна, которая нас ненавидит. Зачем нам это?“ И я понял: а какой выбор-то? Надо что-то с этим делать. Не быстро, лет 25 понадобится, но для того, чтобы это как-то произошло, нужно вкладывать деньги в молодых». Отсюда… молодежь, студенты, журналисты, программы… В этом было мессианство, решимость и прагматический расчет. И он, очевидно же, связывал будущее детей со своей страной. Он говорил как государственник. И знаешь, я тогда подумала: он понес свой крест. И я поверила.
Вот у меня ощущение, что это было прорастание. Сначала он как-то интуитивно в это двинулся, возможно, понимая, что это необходимый пиар или реализация каких-то амбиций. Я его не так хорошо знаю… Но мне кажется, что он благодаря «Открытой России», общению с людьми, журналистами, киношниками, общественниками. У него менялось ощущение от того, что надо с этом сферой делать, он раньше не очень обращал на нее внимание, не понимал, что она так важна, и постепенно-постепенно это вызревало, и он понимал, что, наверное, действует в правильном русле. Не случайно уже перед самой посадкой он говорил, что последнее, что он закроет, будет «Открытая Россия». Я думаю, что самым важным в этом проекте для него было обучение вольнолюбию, формирование людей, которые способны отвечать за себя и создавать вокруг себя комфортную среду.
Знаешь, когда у них начались проблемы в 2003 году, они ни разу не обращались к нам ни с какими просьбами их поддержать. А вот региональные каналы без нас, по собственной инициативе давали ему эфир. Тот же томский канал, например. Та же Юля Мучник, которая сделала с ним одно из последних его интервью на свободе.
После посадки Ходорковского у «Интерньюс Россия» начались проблемы. Сначала прокуратура наехала на «Открытую Россию», а перекрестно и на них. Даже кто-то в Кремле придумал «Интерньюс» прозвище — Хвост «Открытой России». А в 2007 году, через год после «Открытки», грохнули и «Интерньюс», предварительно приняв совершенно драконовский закон о неправительственных и некоммерческих организациях, позволяющий поставить их под полный государственный контроль и перекрыть кислород наиболее активным гражданским организациям. Путин тогда сказал, что относительно НПО поставлена очень важная задача — «исключить непрозрачные формы финансирования внутриполитической деятельности в России». Я помню, что внутренне улыбнулась, слушая его мотивировку, поскольку у НПО как раз вполне прозрачные формы финансирования и открытая отчетность, которая вывешена на каждом сайте каждой организации. Полагаю, Путину доносили о размахе, с которым работает «Открытая Россия», и о содержании проектов. Что же касается иностранных грантов, то он, как бывший разведчик, всегда относился к ним с подозрением.
Мне рассказали, что Ходорковский как-то сказал: суммы с четырьмя нулями и больше — это не благотворительность. Благотворительность в его понимании — это движение души: вынул деньги из кармана, отдал и забыл. Шахновский рассказал, что однажды они как-то вдвоем поехали к главе одного из районов в Подмосковье. И тот к концу общения пригласил их зайти в краеведческий музей. Они заехали, посмотрели, и Ходорковский вынул из кармана $10 000 и отдал музею. Благотворительность в чистом виде. А образовательные и гуманитарные проекты, которые он делал до «Открытой России» и позднее через «Открытую Россию», скорее можно назвать инвестициями, осознанной тратой денег на нужное и перспективное дело. Даже если оно обозначается такими не бизнес-словами, как «формирование среды».
Леонид Невзлин: Во многом именно Миша меня свернул на тот путь, который мне ближе всего, но не было просто возможности этим заняться раньше — на гуманистическое осознание окружающего, на вопросы прав человека, свобод, личности, эго, культуры… Знаешь почему? Одно из мерил свободы, как это ни странно, — это количество денег, которые тебе не приходится считать на какие-то технические вещи. Когда ты перестаешь считать затраты на еду, одежду, путешествия, транспорт — все, что нужно для жизнеобеспечения, но не уходишь в яхты, острова, дорогостоящие хобби, самолеты, вертолеты, вот в этом промежутке деньги сильно освобождают. Начинаешь думать. И я достаточно рано благодаря ему понял приоритет свободы личности.
Василий Шахновский: Ты знаешь, были обсуждения, что нам рано или поздно надо уходить из компании, потому что акционеры и они же менеджеры это, в общем, неправильно и уж точно не навсегда. Думаю, что для себя Ходорковский тогда уже определил какие-то сроки, когда надо будет что-то менять в жизни. Примерно 2005-й или 2007 год. И видел себя в этой общественной деятельности. И я думаю, что, если бы не было «наезда» на компанию, никаких проблем в связи с этим не возникло бы. В конце концов, любые крупные бизнес-структуры ведут кучу разных общественных проектов. Просто у Миши это становилось системным и он тратил на это больше, чем другие.
Светлана Бахмина, юрист, бывший менеджер компании ЮКОС, пострадавшая по «делу ЮКОСа», отсидела пять лет, будучи матерью двух малолетних детей, в колонии родила третьего ребенка, вышла в апреле 2009 года: Ходорковский менялся, мы все наблюдали и замечали это. Мне кажется, эти изменения были связаны с тем, что в какой-то момент он понял, что построение компании, деньги — это та цель, которая в принципе уже достигнута. И ему хотелось какой-то другой задачи. Он стал думать, куда он будет двигаться дальше: в политику, в построение гражданского общества… Он начал этим заниматься параллельно. Почему? Мне кажется, одна из причин в том, что он не может стоять на месте. А в той первой своей ипостаси, в бизнесе, он уже многого достиг. И он выбирал дорогу. Изменился ли он тогда? В какой-то степени да. Наверное, пришло осознание, что надо что-то сделать для общества. Но не думаю, что тогда он задумывался о том, как живут люди, вот просто о жизни простых людей. Он их попросту не видел. Ну, видел рабочих, похлопывал по плечу. А вот потом он их стал видеть больше, осознавать больше их проблемы, понимать, что он такой же, что ситуации похожи. Вот это «приземление» — оно произошло уже, мне кажется, в тюрьме. Я бы разделила этот процесс на две части: до тюрьмы и после. Сначала произошло изменение жизненных устремлений, приоритетов. Потому что он в бизнесе все сделал, решил: все, эту тему закрываем. Знаешь, у нас ведь контракты были подписаны до конца 2007 года, у меня и многих коллег. Я уже не помню точных слов, но он сказал примерно так, что у него есть понимание, что он останется в бизнесе до 2007 года, а дальше будет заниматься этими гуманитарными проектами.
Владимир Дубов: В 2008 году Ходорковскому исполнялось 45 (а мне, кстати, 50), и по договоренности мы, все акционеры, должны были продать компанию и пойти заниматься общественной деятельностью. Предполагалось, что 51 % полученных от продажи средств пойдут на общественные проекты, а 49 % делились между акционерами. Это было прописано в наших уставных документах.
НТВ
13 июня 2000 года в Москве был арестован владелец первого частного российского телеканала НТВ Владимир Гусинский. Канал славился своими информационными программами и ток-шоу и, безусловно, был одним из лучших российских федеральных телеканалов. Формальная причина ареста — невозврат в срок кредита Газпрома. Реальная — канал не поддержал Путина и был достаточно критичен в адрес власти. Кремлю не нужна была критика, то есть был нужен подконтрольный канал, для этого нужна была подпись Гусинского. Тюрьма — отличное место, чтобы получить такую подпись. Через пару дней заключения Гусинский, с одной стороны, и министр печати Михаил Лесин — с другой, подписали прямо в тюрьме бумагу, которая гарантировала Гусинскому выход на свободу и неприкосновенность, а Газпрому давала право выкупить оставшиеся у владельца акции на своих условиях. Так это делается в России. Ходорковский был в числе 17 крупнейших российских бизнесменов, которые выступили в защиту Владимира Гусинского.
Леонид Невзлин: Миша считал, что с Гусинским поступили несправедливо, и не побоялся оказать ему материальную поддержку. Очень приличную — больше $200 млн, которые позднее Ходорковскому вменили в качестве одного из обвинений по первому делу. Потом, правда, это обвинение сняли. А вот когда мы дали эти деньги, то на Алексея Кондаурова, а потом и на меня выходили крупные руководители из ФСБ и просили использовать этот кредит как способ судебного преследования НТВ — чтобы мы подали на банкротство компании в арбитражный суд. Мы, естественно, отказались. Думаю, что это стало одной из обид, поэтому и появилось в обвинении. Еще один минус нам в глазах власти: не помогли, не лояльны.
Новые владельцы зашли на канал НТВ ночью с 13 на 14 апреля 2001 года. Как воры. Я была в ту ночь в телецентре «Останкино» и наблюдала этот сногсшибательный захват телекомпании. Часть сотрудников канала, журналистов, ведущих, технически работников, которая не захотела после всего этого оставаться и работать с новыми владельцами (Газпром), ушла.
Евгений Киселев, тогда генеральный директор НТВ: На следующий день или через день после нашего ухода мне позвонил Вася Шахновский: «Надо бы встретиться, подъезжай». Догадываясь, что разговор будет деловой, скажем так, я взял с собой Сергея Скворцова, который был моим первым заместителем. И мы поехали в Уланский переулок, где тогда сидели руководители ЮКОСа. Разговор был очень простой. Они спросили: «Чем мы можем вам помочь?» Имелись в виду журналисты, которые ушли с канала. Мы, переглянувшись, говорим: «Наверное, деньгами». Они говорят: «Можем дать два миллиона». Мы спросили: «Когда?» Они ответили: «Вот сейчас». И они дали нам $2 млн.
Когда мы ушли из НТВ, нас временно приютил тогда еще не отобранный у Гусинского канал ТНТ. Мы туда все набились, и срочно нужны были мебель, компьютеры, телевизоры, мониторы, телевизионная техника, съемочная аппаратура. Мы же ничего этого не забрали. И вот эти деньги на это и пошли.
Никто больше из олигархов нам в тот момент, сразу после ухода с канала, помощи не предложил. Почему именно Ходорковский? Понимаешь, тут возможна такая историческая аберрация зрения, и я нынешнее свое отношение к ребятам невольно проецирую на то, прежнее, но все же у меня такое ощущение, что априори я знал, что это хорошие и порядочные люди, которые на очень многое происходящее в стране и мире смотрят примерно одинаково с нами. Мы не то чтобы много общались, но пересекались с Васей Шахновским, с ним приятельствовала Света Сорокина.
Мы никому не говорили, на какие деньги покупали аппаратуру. Об этом знали три человека — мы с Сережей Скворцовым и главный бухгалтер. Ты же понимаешь, что такое два миллиона и что за это светило. Но если бы не было этих денег, то мы бы ничего не смогли делать.
Дальше на протяжении нескольких недель новости и программа «Итоги» выходили на ТНТ и встраивались прямо в их сетку вещания. А потом мы в конце концов перешли на ТВ-6.