Тюрьма
Шрифт:
— Но ведь не из-за меня же это произошло.
— Разве вы не были любовником вашей свояченицы?
— Последнее время уже не был.
— С каких пор?
— Около года.
— Вы рассказали эту историю комиссару?
— Рассказал.
— И он поверил?
— Но это же правда.
— Правда или нет, но публику это будет шокировать.
— Но ведь речь идет не обо мне, а о моей жене. Сегодня ее снова будут допрашивать?
— Конечно.
— Я хотел бы, чтобы вы согласились ее повидать.
— Я завален делами, но вам отказать не могу. Кто из следователей ведет дело?
— Не знаю.
— Вы говорите из дому?
— Да.
— Не уходите, пока я вам не позвоню. Постараюсь разузнать подробности во Дворце правосудия. Ален набрал номер телефона редакции:
— Это вы, Мод?
Одна из телефонисток, с которой он любил иногда уединиться на часок.
— Как вы себя чувствуете, патрон?
— Сами понимаете как, крольчишка. Борис уже пришел?
— Просматривает почту. Соединяю.
— Алло! Борис?
— Да, Ален! Я был почти уверен, что ты не приедешь утром в редакцию, и занялся почтой.
Фамилия Бориса была Малецкий. У Алена он работал главным редактором. Жил в предместье Парижа, по дороге на Вильнев-Сен-Жорж, с женой и не то четырьмя, не то пятью детьми. Борис был одним из немногих сотрудников журнала, кто не проводил время в компании Алена и его приятелей, а сразу после работы уезжал домой.
— Журнал вышел?
— Уже поступил в продажу.
— Телефоны пока молчат?
— Трезвонят без передышки. По всем номерам. Ты чудом ко мне прорвался.
— Чего им надо?
— Это в основном женщины. Горят желанием узнать, правда ли это.
— Что именно?
— Что ты был любовником свояченицы, как намекают газеты.
— Ничего похожего я репортерам не говорил.
— Да. Но это не мешает им строить догадки.
— Что вы им отвечаете?
— Что следствие только началось и пока ничего не известно.
— Как будет со следующим номером? — спросил Ален, выдав этим вопросом свою растерянность.
— Все нормально. Если ты спрашиваешь мое мнение, я считаю так: никаких намеков на случившееся. Содержание оставим таким, как намечали.
— Да, ты, конечно, прав.
— Тебя здорово выбило из колеи?
— Минутами бывает скверно. Возможно, я к вам заеду в течение дня. Сидеть здесь в одиночестве — выше сил.
Ален снова попытался припомнить, что он предполагал сегодня делать. Вчера вечером ему казалось, что день будет настолько заполненным, что не останется и минуты о чем-нибудь думать. И вот он торчит в своей застекленной комнате, одинокий, как маяк на скале.
У Алена были родители, и он давно собирался их навестить. Они жили неподалеку на площади Клиши вот уже скоро полвека, но Ален редко бывал у матери и отца.
Он уже направился было к двери, но спохватился: ему ведь должен звонить Рабю. Тогда он снял трубку, решив поговорить с матерью. Его не волновало, что мадам Мартен слышит его разговоры. Отныне у него нет секретов, ничего, что было бы скрыто от постороннего взгляда. Газеты не упустят случая разобрать по косточкам его жизнь.
— Алло!.. Мама?.. Это я, Ален. Я хотел бы к вам заехать, но не знаю, смогу ли выбрать минутку. Я сейчас дома… Нет, мадам Мартен еще здесь. Она только что потребовала расчет… Почему? А ты не читала газеты. А папа? Он ничего не сказал?.. Ни слова? Он у себя в кабинете?
Его отец был зубным врачом и принимал больных с восьми утра до восьми вечера, а то и позже.
Это был крупный мужчина с седыми волосами ежиком и серыми глазами. От него веяло таким спокойствием, таким терпением и состраданием, что больные стыдились показывать перед ним свой страх.
— Что, что?.. А!.. Нет, кое-что правда, а кое-что наврано. Вранья с каждым днем будет прибавляться. Загляну к вам, как только смогу. Целую, мама. Передай привет отцу.
Мадам Мартен с тряпкой в руках изумленно уставилась на него: как это у такого чудовища могут быть отец и мать?
Чем еще заполнить часы ожидания? Он курил сигарету за сигаретой. Перед его глазами вставал Дворец правосудия на набережной Орфевр; виделись его мрачные коридоры и камеры предварительного заключения, он неотступно думал о всей той сложной и страшной машине, которая вот-вот придет в действие, но пока что словно забыла о его, Алена, существовании.
А чем заполняют время там эти женщины, арестантки? Что делают в часы, свободные от допросов?
В десять часов раздался телефонный звонок. Он бросился к аппарату.
— Алло! Я слушаю.
— Соединяю вас с мэтром Рабю.
— Алло!.. Алло!.. Это Рабю?
— Да, я у телефона. Все в порядке. Следователя уже назначили. Его фамилия Бените. Что о нем сказать? Довольно молод, лет тридцать пятьтридцать шесть. Порядочен, не карьерист. В одиннадцать он вызывает вашу жену на допрос. Она будет давать показания в моем присутствии.
— Значит, полиция передает ее судебным властям?
— Да, поскольку она созналась и сомнений в личности убийцы нет.
— А меня допрашивать будут?
— Когда дойдет очередь до вас, пока не знаю. Это станет известно к полудню, я вам сразу же сообщу. Сейчас я уезжаю во Дворец правосудия. Куда вам позвонить?
— В редакцию. Если не застанете меня на месте, скажите телефонистке, она мне передаст. Какие у него еще дела? Ах да.
— Сколько я вам должен, мадам Мартен?
Она достала из кармана передника лоскуток бумаги. На нем были написаны карандашом цифры. В общей сложности ей причитается сто пятьдесят три франка. Он вынул из бумажника две стофранковые ассигнации. О том, чтобы вернуть сдачу, она и не заикнулась.