Тюрьма
Шрифт:
— Согласен, — глубоко вздохнув, прошептал тот.
— Прежде всего постарайся усвоить, что я тебе ничего не собираюсь вкручивать. Все, что ты сейчас услышишь, — чистая правда, хоть мне и самому бывало порой трудно поверить, что это так. После знакомства с Мур-мур мне понадобились месяцы, чтобы убедиться, что я ее люблю. Она ходила за мной, как собачонка. Я привык видеть ее всегда рядом с собой. Когда мы на несколько часов расставались, потому что мы ведь оба работали, она всегда находила возможность мне позвонить. Мы вместе спали, и когда мне случалось ночью проснуться, я протягивал руку и чувствовал тепло ее тела.
— Я пришел не для того, чтобы говорить с тобой о Мур-мур.
— Подожди. Сегодня вечером я словно прозрел. Мне кажется, впервые в жизни я вижу вещи в их истинном свете. В тот год Мур-мур уехала на каникулы к родителям. Дочерний долг!
— Адриена жила тогда уже в Париже?
— Да. Но она интересовала меня не больше, чем какая-нибудь канарейка, которую увидишь, заходя к знакомым. Мур-мур уехала всего на месяц, но я уже через неделю места себе не находил. Ночью рука моя натыкалась только на одеяло. В барах, в ресторане я инстинктивно поворачивался направо, чтобы поговорить с Мур-мур. Это был самый длинный месяц в моей жизни. Я уже готов был позвонить ей, умолять, чтобы она все бросила и вернулась.
Отец Жаклины был профессором филологического факультета в ЭксанПрованс. Семья владела небольшой виллой в Бондоле, где и проводила каждое лето. Ален не рискнул тогда поехать в Бандоль: он боялся скомпрометировать Жаклину.
— Наконец она вернулась, но я еще ничего не решил. И вот как-то ночью в кабачке на левом берегу мы сидели в компании с друзьями, и я у нее спросил, выйдет ли она за меня замуж. Так мы и поженились.
— Но это ничего не объясняет.
— Наоборот, этим-то все и объясняется. Я не знаю, что люди называют любовью, но у нас дело обстояло именно так. В иные дни нам приходилось класть зубы на полку. Не всегда, разумеется. Бывали у нас и пиршества. Но бывали и посты. Если ей, скажем, не удавалось пристроить статью. Я тогда еще не помышлял о журнале. Что касается Адриены, она жила у себя, в своей комнате и прилежно занималась.
— Вы брали ее с собой, когда отправлялись в театр или кафе?
— Время от времени. Нам больше нравилось быть вдвоем. Возможно, и она не искала нашего общества. Она любила сидеть, забившись в уголок, и смотреть в одну точку.
— И все-таки…
— Да. И все-таки это произошло. Глупо. Случайно. Я даже затрудняюсь сказать, кто из нас сделал первый шаг. Я был мужем ее сестры. Иначе говоря, на меня имела право только ее сестра — больше никто.
— Ты ее любил?
— Нет.
— Циник, — злобно бросил Бланше.
— Оставь. Я ведь тебя предупреждал — разговор будет мужской. Ей так захотелось. Не отрицаю, быть может, хотел этого и я. Любопытства ради: что скрывается за ее бесстрастным лицом.
— А теперь ты знаешь?
— Нет… Да… Думаю, что она просто скучала.
— Настолько, что в течение почти семи лет…
— Но мы встречались нечасто, время от времени.
— Что ты называешь «время от времени»?
— Примерно раз в неделю.
— Где?
— Какое это имеет значение?
— Для меня имеет.
— Если тебе так необходимо представить себе все подробности, тем хуже для тебя. В одном доме на улице Лоншан. Там сдаются однокомнатные меблированные квартиры.
— Но ведь это отвратительное место!
— Не мог же я отправиться с ней на улицу Ла Врийер.
На улице Ла Врийер помещался роскошный особняк Французского банка, где служил Бланше.
— А некоторое время спустя она у подруги познакомилась с тобой, Ролан. Ты стал за ней ухаживать.
— Значит, она тебе решительно все рассказывала?
— Думаю, что да.
— Может быть, она даже с тобой советовалась?
— Может быть.
— Ну и сволочь же ты!
— Знаю. Но в таком случае нас на земном шаре миллионы. Потом она вышла за тебя замуж.
— Вы продолжали встречаться?
— Гораздо реже.
— Почему?
— Она стала хозяйкой дома. Потом забеременела.
— От кого?
— От тебя, не бойся. Я принимал все меры предосторожности.
— И на том спасибо!
— Дай мне договорить. Мур-мур я об этом никогда не заикался. А я довольно часто рассказывал ей о своих похождениях.
— Так у тебя одновременно были еще и другие?
— Я, слава богу, не высокопоставленное должностное лицо, и мне не нужно дрожать за безупречность репутации. Когда мне нравится девушка…
— Ты ложишься с ней в постель, а потом бежишь и рассказываешь об этом жене.
— А почему бы и нет?
— И после этого ты утверждаешь, что вы друг друга любите!
— Ничего подобного я не утверждал. Я только сказал, что, когда Мурмур не было рядом, мне ее не хватало.
— Моей жены тебе тоже не хватало?
— Нет. Это вошло в привычку. Может быть, каждый из нас боялся порвать, чтобы не огорчить другого. И все же этот момент настал. Около года назад, за два дня до рождества, двадцать третьего декабря.
— Благодарю за точность!
— Спешу добавить, что в этот день между нами ничего не было. Мы только распили бутылку шампанского.
— И больше не встречались?
— У вас или у нас, в театре…
— А наедине?
— Нет.
— Поклянись!
— Если настаиваешь-пожалуйста, хоть я и не понимаю смысла этого слова.
Лицо Бланше постепенно наливалось краской, стало багровым, и от этого вся его фигура словно распухла, сделалась еще более рыхлой. А в общем-то все Бланше под хорошо сшитой одеждой скрывали рыхлость.
— Как ты объясняешь…
— Ты уверен, что не хочешь выпить?
— Теперь — да, налей немного.
Бланше поднялся и встал посреди комнаты, похожий на огромное привидение.
— Держи.
— Все это откроется, не так ли?
— Боюсь, что да.
— Ты расскажешь обо всем следователю?