Тюрьмой Варяга не сломить
Шрифт:
Медсестра Елизавета Свиридова была для многих неразгаданной загадкой. В тюремной больнице она работала уже шестой год, и зэки относились к ней если не с уважением, то с симпатией. Уколы, правда, она делать совсем не умела, но в остальном все было при ней: строга, но сердобольна, порой властна, но в целом покладиста. И к тому же радовала она похотливый зэковский глаз своими аппетитными формами. Тем более что о Елизавете Васильевне ходили упорные слухи, будто девка она хоть и своенравная, но уж коли кто ей придется по вкусу, того ублажит по полной программе, предложив себя и сзади и спереди, и сверху и снизу. В последние полгода в Лизкиных фаворитах ходил неизменно московский грузин Харцвели-скульптор, который сумел подобрать ключи к ее сердцу, а самое главное, к ее ненасытной
Мулла, разумеется, подробнейшим образом разузнал о всех сильных и слабых сторонах преподобной Елизаветы Васильевны, отлично изучил ее натуру. И, продумывая план вызволения Варяга из наркотического омута, в который тот попал по милости подполковника Беспалого, решил, что Елизавета очень даже пригодится в этом деле, важно лишь перетянуть ее на свою сторону, сыграв на ее неформальных отношениях с зэком. Весь обслуживающий персонал очень крепко держится за свои места, несмотря на небольшую зарплату. Каждый из них имел свой маленький бизнес: переправлял малявы на волю и доставлял на зону грев. Так что на жизнь им хватало. И вряд ли ее будут держать на зоне, если правда вдруг откроется. Одно дело — связь с офицером колонии, на которую могут закрыть глаза, и совсем иное — с заключенным, пусть даже таким талантливым, как Харцвели.
Вечером доктор Ветлугин отправился, по своему обыкновению, осматривать болезных зэков на соседнюю зону. Лизка сидела у окна в своем кабинете и мусолила в руках очередную книжонку о большой и страстной любви бедной красавицы Элли к богатому удачливому бизнесмену Жоржу. Ко всем своим прочим прелестям, Лиза была eщe девка чрезвычайно чувствительная и чувственная, страстно обожала читать про этакие любовные приключения.
Елизавета знала, что на зоне о ней ходят разные слухи. И что больше всего, конечно, судачат о ее аппетитных формах, сиськах да амурных похождениях. Раньше эти бесстыдные шепоточки за спиной ужасно ее печалили. Да что там печалили. Стыдно было до ужаса! Но пересилить себя было невозможно. Тем более что, пристрастившись к переводным романам о любви, которые привозил ей муж Витька из командировок на Большую землю, Лиза просто места себе не находила от смутной тоски. Умом Елизавета Васильевна понимала, что Витька мужик неплохой, но уж с романтикой у него с молодости явно нелады, а в койке вообще всегда был никакой: только вставит — раз-два и отбой. А последние лет пять, когда он окончательно спился, Лизавета допускала его к себе разве что по большим праздникам: пусть потешится — муж все же как-никак. Она же лично уважала постельные забавы с настоящими, полноценными мужиками и часами оставалась активна и неутомима в любовных схватках — ее расцветшее к тридцати годам тело тосковало по из ряда вон выходящим безумным сексуальным игрищам, влажным объятиям, бессонным ночам любви… Ей хотелось ощущений необыкновенных, таких, какие родились у нее при первом чтении французского романа о любовных похождениях дамы по прозвищу О. «История О» — любимая книжка, вот уже на протяжении нескольких лет неоднократно перечитываемая ею от корки до корки.
Лиза усмехнулась, вспомнив, что она сотворила, закрыв последнюю страничку книжки. Дело было как раз в ее ночное дежурство летом. Года три назад стояла знойная жара, и тело ее, страдающее в оковах тесного белого халата, покрытое тончайшей липкой пленкой пота, требовало освежиться. Она пошла в душевую, закрылась там, включила холодную воду и забралась под прохладный дождик. Кожа на крепких аппетитных ногах, животе, мягких женственных руках тут же покрылась пупырышками. Тяжелые груши грудей подобрались, набрякли, а соски съежились, затвердели и встали торчком. Она провела ладонями по грудям и ощутила прилив приятного возбуждения — так было всегда, когда она, стоя под душем,
Лиза прибавила горячей воды и, закрыв глаза, подняв лицо вверх, наслаждалась водяными струями, которые нежно хлестали по ее грудям, щекам, плечам, животу. Руки совершали пробежку — от шеи к бедрам, от паха к ягодицам. А потом она и сама не поняла, как это произошло. Только каким-то внутренним чутьем осознала, что впереди самое восхитительное, самое долгожданное… Вот уже ее правая ладонь остановилась на лобке, и пальцы осторожно раздвинули мокрые, спутавшиеся волосы между ног. Там, в зарослях коричневых кудряшек, таилось горячее ущелье. Снизу, от лобка до поясницы, ее пронзила острая сладкая боль. Лиза открыла горячий кран до отказа. Потоки воды обожгли ее плечи и спину. Левой рукой она яростно гладила груди, пальцами сжимала налившиеся соски и приподнимала тяжелые округлые плоды на ладони, точно взвешивая их. В следующую секунду снизу, бурля, ее захлестнула головокружительная волна оргазма.
От одного этого воспоминания ей стало нестерпимо жарко. Когда же, наконец, появится ее желанный скульптор и начнет лепить из нее очередную композицию Камасутры?
После шести Лиза совершила привычный обход больных по палатам и, приняв противозачаточную таблетку, села у себя в кабинете дожидаться гocтя. Часов около семи в дверь постучали. Лиза, радостно вспыхнув, отозвалась:
— Входите!
Вошел Слава.
— Тут такое дело, Лизонька, — широко улыбаясь, заговорил скульптор, положив свои ладони на полные женские плечи.
Запахнувшись легкой простынкой, Елизавета понемногу приходила в себя. Слава Харцвели бережно поглаживал ее груди, живот, бедра, отчего приятная истома распространялась по всему телу.
— Лиз, можно попросить тебя об одном одолженьице? — осторожно начал разговор Харцвели-скульптор.
— О каком? — насторожилась женщина, повернув к нему раскрасневшееся лицо.
— Елизавета, ты, я знаю, укольчики делаешь новеньким сидельцам, — начал Славка Харцвели. — Залечиваешь их, болезных.
— О чем ты?
— Да ты глазки-то не округляй. Я ведь все знаю. Этих ребятишек надо побыстрее на ноги поставить. Колоть будешь теперь что-нибудь укрепляющее. Витамин Бэ, Цэ, Е — уж не знаю, тебе виднее. Кальций там какой-нибудь, алоэ.
Медсестра удивленно глядела на своего любовника.
— Славка, да ты в своем ли уме? Кто ж мне такое позволит? Ветлугин… мне ампулы сам выдает! Что ж я, без его ведома буду менять?
— Почему без его ведома, Мулла с ним обо всем договорился, — перебил Харцвели. — Он сам назначил. Одна только у Ветлугина просьбица, чтоб он как бы не был в курсе, что ты там им вкалываешь. Ну, чтоб все было вроде как прежде. Поняла?
Елизавета усмехнулась и невольно провела ладонью по могучим налитым полушариям, точно охорашивалась перед зеркалом.
— Да это же дело подсудное… наказуемое, Славка. А если Александр Тимофеевич Беспалый узнает — тогда что?
— Верно говоришь, Лиза, Александр Тимофеевич ничего знать не должен. Колют и ладно, а что именно — не его собачье дело.
— То есть ты хочешь, чтобы я молчала как рыба? — наклонила голову Елизавета. — Ну и с какой такой радости мне это надо?
— Пойми, если я не выполню этого поручения с твоей помощью, то Мулла прикажет порезать меня на куски. Неужели тебе не жалко бедного грузина? А Мулла шутить не любит, ты ж его знаешь — серьезный старик.
Лизка глубоко вздохнула и согласилась:
— Противный ты мужик, Славка! Хорошо, сделаю. Завтра же начну витаминчики твоим пацанам колоть.
И Елизавета Васильевна Свиридова, свернувшись калачиком и положив голову на грудь Славе Харцвели, сладко задремала.
Мулла стоял на улице и глядел на освещенное окно Лизиного кабинета. Если зажжет настольную лампу — значит, сговорились. Если нет — плохо дело.
Харцвели осторожно приподнял голову девушки и бережно положил на подушку. Не одеваясь, протопал к окну. Распахнув занавеску, всмотрелся в темень — на первый взгляд, никого, но где-то у самой запретки должен стоять Мулла, который внимательно всматривается в глубину комнаты. Нажав на кнопку светильника, Слава отошел от окна.