У беды глаза зелёные…
Шрифт:
Вечером обычно читали, смотрели фильмы, слушали музыку, но каждый из нас по-прежнему оставался самим собой. Мы были еще там, откуда возвращаются обычно поседевшие молодые парни с потухшими и много повидавшими глазами. Это была обычная больница, спецучреждение закрытого типа, без всяких вывесок и табличек.
Когда, по мнению лечащих врачей, я пришел в себя после страшной контузии, да и рана на ноге затянулась, в палате появились двое мужчин в гражданской одежде. Один держал в руках дипломат, другой бросил на кровать сверток.
– Одевайтесь! –
Поставив на пол чемоданчик, они вышли.
Я открыл кейс. Там лежали паспорт, военный билет и водительское удостоверение, всё на мое имя, и две пачки новеньких стодолларовых купюр. Развернув сверток, я быстро переоделся и, спустившись вниз, подошел к дежурному.
– Куда следуете? – лаконично, не глядя на меня, спросил лейтенант, занимаясь документами.
Я назвал адрес.
– Какие-либо просьбы, пожелания будут? – он наконец поднял голову и, пристально оглядев меня, протянул красную папку.
– Да, мне нужна машина.
– Модель? – опять коротко спросил лейтенант.
– Желательно «шестерку», «Жигули».
– Подойдете в 17.00, получите документы на машину и ключи, а пока – свободны, – он кивнул головой охране и те защелкали запорами.
…Вот и указатель поворота. Свернув на нужную мне трассу, где движение было поспокойнее, я расслабился и закурил.
А в голове пчелиным роем гудели, метались воспоминания, бились о черепную коробку и, не найдя выхода, утомленно оседали, уступая место другим.
…Когда Люська поцеловала меня на остановке, все провожающие понимающе отвернулись, а я стоял, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовал себя полным идиотом. Затем неловко повернулся и полез в автобус. Старый тарантас, утробно уркнув, тронулся, а я, плюхнувшись на заднее сиденье, обернулся и увидел, как к Люське подошла моя мать, обняла её, и они направились в деревню.
За окошком автобуса мелькали знакомые картины детства, юности. Промелькнули поселок, школа, где мы с Серегой десять лет промучили учителей. Автобус ехал дальше и дальше. Наконец, после часа езды показались серые ворота призывного пункта со звездочками на створках. Усталый, до смерти замотанный полупьяными призывниками майор листал мое личное дело, задавал, казалось бы, нелепые вопросы.
– Охотник? Хорошо! О-о, да ты левша! Еще лучше! Старлей! К тебе, в третью команду!
Я подошел к невысокому кривоногому старшему лейтенанту, который, внимательно осмотрев меня щелочками узких глаз, кажется, остался доволен.
«Как лошадь на базаре купил!», – неприязненно подумал я.
В эту же ночь под присмотром старлея Нурамбаева мы тряслись в вагоне скорого
Четверо суток пути, гитара, стрижка наголо под одобрительный гогот ребят, подъедание домашних припасов. Ночная выгрузка на полустанке в казахской степи, невиданные доселе верблюды, прапорщик-хохол. И, наконец, ворота с двумя звездочками, такими же, как дома. Началась служба.
Я попал в специализированное, учебно-диверсионное подразделение по подготовке снайперов при десантно-штурмовой бригаде специального назначения. С первого дня наша служба сопровождалась колючей, неприятной приставкой «спец». Спецзадание, спецоружие, спецстрельбы.
Нас учили выживать, воевать по-настоящему, в основном в ночное время. Особое внимание уделялось метанию ножей и стрельбе на звук и на шорох. Нас учили молниеносной реакции, непонятным сперва формулам.
«Вы должны уже делать то, о чем только начали думать», – основная заповедь.
– Днем вас нет, вы вступаете в бой ночью, в завершающей стадии, – вбивал в наши головы прапорщик, и семена падали на благодатную почву. Всё наше подразделение сделало себе татуировку – голова волка с оскаленной пастью, а по бокам – два ножа.
Из нас делали универсальных солдат, лишенных всяких чувств и эмоций.
Домой я написал только два письма. Бесконечные тренировки настолько выматывали, что вечером мы с трудом добирались до кровати, чтобы утром начать всё сначала. Марш-броски с полной боевой выкладкой, автомат, бьющий по спине, ночные стрельбы, метание ножей в ночных условиях.
Получил письмо. Дома всё нормально, мать только болеет, о Люське ни слова. Черт с ней!
…Кончики ножей оплавлены спецсплавом, так что кидая, можно не беспокоиться, что нож не воткнется. Нужно только попасть в цель.
Получил еще письмо. Мать по-прежнему болеет, за ней ухаживает Люська. Привет от неё.
Мы уже знаем, что наше подразделение готовится для «работы» в Афганистане.
Окончание «учебки» и прощальная речь командира:
– Родина гордится вами и направляет для исполнения интернационального долга в Демократическую Республику Афганистан! – напыщенная речь франтоватого майора.
«Тебя бы туда самого! Накаркала Ворона! Приду, я ей покажу «Геночка», – с досадой думал я, вытянувшись по стойке смирно. Но когда писал ответ перед посадкой в самолет, привет ей передал. Коротко черкнул, что жив-здоров, буду служить в Туркменистане (нельзя было даже упоминать об Афганистане, подписку о неразглашении военной тайны подписали).