У черты заката. Ступи за ограду

Слепухин Юрий Григорьевич

— Ну, я имею в виду вчерашние события, — пояснил Роже.

— А, ну да. — Беатрис помолчала, потом спросила: — А что, вчера произошли какие-нибудь события?

— Вы разве не читаете газет?

— Господи, еще чего»..

— И радио никогда не слушаете?

— Нет, ну почему же. Иногда слушаю — музыку, но как только начинается болтовня, я выключаю. Еще не хватает слушать о «событиях»! Но вы сказали — в Аргентине?

— Да, там у вас, похоже, какие-то крупные беспорядки.

— Серьезно?

«Так вот почему Кларина приятельница беспокоилась за своего шефа, — подумала Беатрис. — Ну да, она же сказала — он в Буэнос-Айресе…»

— А что именно, мсье Роже, какая-нибудь забастовка?

— Нет,

речь идет о попытке переворота. Армейский путч, насколько я понимаю.

— Ах вот что. Ну, это, наверное, опять какая-нибудь глупость вроде июньской, — ответила Беатрис, со скукой глядя на зубчатую башенку над воротами. — Господи, как мне все это надоело…

— Со стороны, конечно, трудно судить, — сказал Роже, — но газеты придают вчерашним событиям серьезное значение. Восстания начались сразу в нескольких городах, кроме Буэнос-Айреса. А что, вы говорите, вам надоело, мисс Альварадо?

— Да все вообще, — вздохнула Беатрис. Она достала из кармана брюк горсть каштанов и предложила своему собеседнику. Тот съел один и со вздохом отказался от остальных, сославшись на печень. Беатрис принялась швырять каштаны через ров, целя в дуплистый пень у самой стены.

— Вы богаты, ленивы и эгоистичны, — задумчиво сказал вдруг Роже, словно продолжая начатую уже речь. — Людям вашего склада чаще всего свойственна именно эта поза — «мне все надоело».

Беатрис, не бросив очередного каштана, опустила руку и посмотрела на собеседника с изумлением. Потом она покраснела.

— Откуда вы взяли, что я богата? — сказала она запальчиво. — И относительно лени и эгоизма — не думаю, чтобы я в этом смысле была хуже других…

— Богатство, разумеется, вещь относительная, — кивнул Роже. — Но девушку, которая имеет возможность ездить по свету без определенных целей, бедной, во всяком случае, не назовешь. Что касается других ваших качеств, мисс Альварадо, то я мог, разумеется, ошибиться. Вам они действительно не свойственны — ни лень, я хочу сказать, ни эгоизм?

Беатрис повернула голову и встретила его взгляд, добродушный и в то же время внимательный. Она снова отвернулась, обхватив руками поднятые колени, и пожала плечами:

— Не знаю, мсье Роже. Я думаю только, что вы принимаете меня за кого-то другого. Тип людей, о котором вы говорите, мне знаком, но я никогда к нему не принадлежала. Если я говорю, что мне все надоело, то, поверьте, это не от снобизма. Неужели вы и в самом деле считаете, что для счастья достаточно молодости и небольшой суммы денег?

— Нет, конечно, я так не считаю, — сказал Роже. — Признаться, я никогда не занимался специально этим вопросом, тем более что в моем возрасте проблема счастья представляется не столь уж важной. Но кое-какие мысли мне, конечно, приходили иногда в голову. Мне думается, мисс Альварадо, что человек может чувствовать себя счастливым при наличии двух качеств: доброты и мужества. Если ваши слова о том, что вам «все надоело», не были сказаны просто так, следуя модному теперь поветрию, то очевидно, что вы не обладаете ни мужеством, ни добротой. Я говорю о настоящей доброте, которая заставляет человека делать добро, а не о том ее подобии, которое может лишь удержать от соучастия в зле. Плюс к этому необходимо, как я сказал, еще и мужество, чтобы не отчаиваться при взгляде на окружающее.

Беатрис помолчала, потом проговорила медленно, словно нехотя:

— Доброта не спасает от несчастий, мсье Роже… И я не знаю, какое нужно мужество, чтобы переносить их не отчаиваясь.

— Очень большое, мисс Альварадо, — согласился он. — А разве счастье такая уж безделица, что можно прийти к нему легким путем? Но мы говорим сейчас не о том, о чем следует. Вы, очевидно, испытали какое-то серьезное

потрясение, может быть, даже несчастье. Смешно было бы давать вам сейчас советы — как быть счастливой. Речь не об этом, мисс Альварадо. Речь идет о том, чтобы не чувствовать себя бесконечно и безнадежно несчастной. Вас может удивить, почему я так к вам пристал, но дело в том, что я постоянно имею дело с молодежью и очень ею интересуюсь… как старый человек, которому уже недалеко до смерти и которому любопытно знать — кто сменит его на земле. Молодежь находится сейчас в страшном положении, мисс Альварадо. Никогда еще не было эпохи, где процесс распада внутриобщественных связей зашел бы так далеко, как мы видим сегодня. Не знаю, приходилось ли вам задумываться над этим. Вряд ли, молодежь это не интересует…

Беатрис слушала говорливого профессора, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. То, что он говорил, не особенно ее интересовало — в этом Роже был прав. К тому же, это не было и особенно новым — все это она слышала и читала уже не раз. Насчет доброты и мужества, правда, он сказал хорошо, но это опять-таки почти хрестоматийная истина. Красивые слова, не больше.

— В сущности, — продолжал Роже, — у вас не осталось ни одной из тех ценностей, на которых держалось в свое время миропонимание нашего поколения. Я далек от мысли утверждать, что это миропонимание было истинным или что мы ни в чем не ошибались…

— Еще бы вы это утверждали, — усмехнувшись, перебила его Беатрис. — Вам не кажется, профессор, что ваше поколение отчасти несет ответственность за то, что происходит с моим?

— Отчасти, — согласился тот. — Но только отчасти, мисс Альварадо. Вы сейчас повторяете очень избитое обвинение, хотя, скажу еще раз, отчасти и справедливое. Кстати, я думаю, что еще не было поколения, которое не обращалось бы к предыдущему с такими же точно упреками, поэтому — если рассуждать логично — обвинять следует не только одно наше, а и все предыдущие, но совершенно справедливо говорится, что обвинять всех — значит не обвинять никого. Но мы опять уклонились. Нё все ли равно — кто в чем виноват? Мы ведь никого не судим, мисс Альварадо. Мы просто констатируем факты и пытаемся, исходя из них и применяясь к ним, найти какой-то modus vivendi.

— Я предпочитаю ни к чему не применяться, — сказала Беатрис.

— Но как же вы в таком случае намерены жить?

Беатрис пожала плечами и ничего не ответила. Роже смотрел на нее, склонив голову немного набок, словно прислушиваясь.

— Разумеется, у вас положение особое, — сказал он наконец. — На вопрос «Как вы собираетесь жить?» вы имеете возможность молча пожать плечами, и это будет исчерпывающим ответом. Но представьте себя в положении одной из тех миллионов девушек вашего возраста, у которых есть в жизни определенные и неизбежные обязанности. Представьте себе, что у вас есть старики родители и младшие братья или сестры, которых вы должны содержать. Можете вы представить себя в таком положении? Мне кажется, для вас многое выглядело бы совсем иначе, чем сейчас, когда вы изнываете от безделья.

Беатрис вспыхнула, но овладела собой и отвернулась.

— Вы рассуждаете сейчас, как какой-нибудь коммунист, — сказала она сдержанно, глядя в сторону. — У меня здесь есть один знакомый… Вообще разумный человек, но становится совершенно невменяемым, как только речь заходит о труде. У него все просто и ясно: работай, и все остальное приложится. И ценность человека определяется только тем, работает он или нет…

Роже улыбнулся:

— Я далек от мысли утверждать, что вы непременно стали бы лучше, будь у вас необходимость работать, я говорю лишь, что в этом случае жизнь имела бы для вас большую ценность, чем, по-видимому, имеет сейчас.