У черты заката. Ступи за ограду

Слепухин Юрий Григорьевич

— Voila! — сказала мадам Жаклин. — А ты говоришь — поселиться у нас.

— Вы были в Грейт-Салинас? — спросил Фрэнк.

— Да, на прошлой неделе.

— Ну как там?

— Все то же. — Делонг пожал плечами. — Та же спешка, та же лихорадка. С нами недавно чуть не произошло то самое, что случилось на Новый год с высотным разведчиком «Локхида», помните? И те же причины — командование требует новых машин, сроки испытаний сжаты до абсолютного минимума, на заводах делается черт знает что…

— Вы думаете, дело все же идет к войне? — помолчав, спросил Фрэнк.

— Нет, этого я, к счастью, не думаю, — сказал Делонг. — Просто выяснилось наше чудовищное отставание от русских. Я читал секретный отчет миссии Туайнинга… В Москве им показали такое; что у генерала отвисла челюсть. И будьте уверены, показали далеко не все.

Фрэнк спросил разрешения у хозяйки и закурил.

— Да, — сказал он, невесело усмехнувшись. — А вы говорите — ехать за границу…

— Сынок, сынок, — Делонг покачал головой. — Вы слишком наивны. Я уже не говорю о том, что возможность работать в Штатах для вас закрыта так или иначе… и, может быть, это к лучшему. Вы как-то спросили меня, какие выводы можно было сделать из той новогодней истории, и я посоветовал вам подумать над этим самому. Наверное, мне следовало все же поделиться с вами моим собственным опытом. Видите ли, я прекрасно все понимаю — желание работать для обороны своей страны и тому подобное. Но, так или иначе, наша работа стала сейчас грязным делом. Это парадокс, я понимаю, и парадокс трагический. Наверное, это вытекает из парадоксальности всего нашего времени, всей нашей системы жизни, нашего строя. Мы хотим приносить пользу стране, а в результате наши усилия день за днем приближают мир к катастрофе. Разве эта гонка вооружений действительно диктуется интересами безопасности? Это же игра, сынок, самая грязная политическая и финансовая игра…

— Я тебе давно говорила — брось все это к черту, — хладнокровно сказала мадам Жаклин, тоже закуривая.

— Мне скоро на пенсию, — возразил Делонг. — Мы с тобой, дорогая, не накопили состояния, я не хочу, чтобы ты на старости лет осталась нищей. Но если бы я был моложе… Если бы я понял все это несколькими годами раньше…

— Vaut mieux tard que jamais [107] , — сказала мадам Жаклин. — Мальчики, я приготовлю коктейль.

— Недавно в одном городке, в Калифорнии, — медленно сказал Фрэнк, словно думая вслух, — я видел, как дети играли с ручной белкой — угощали ее мороженым и всякие такие штуки…

107

Лучше поздно, чем никогда (франц.).

— О, бедное животное, — сочувственно сказала мадам Жаклин, доставая бутылки.

— И я вдруг представил себе — совершенно ясно, словно увидел, — как вот в такое же солнечное утро к этому городу и к этим детям приближается где-то в стратосфере чужой атомоносец. Ведь это моя страна, поймите!

— Вы что же, думаете, что дети играют только в американских городах? — усмехнулся Делонг. — И что только американцы способны тревожиться о их будущем? А русские, по-вашему, не могут представить себе, как к их детям приближается наш В-52? Это круг страха и реакции на страх, проклятый заколдованный круг, и лучше вырваться из него, пока не поздно. Если случится худшее, если начнется война — вы так или иначе будете защищать свою страну, никто в этом не сомневается. Но участвовать в коллективном безумии…

Он не договорил и покачал головой. Мадам Жаклин подкатила столик с напитками и снова уселась рядом с мужем.

— Хватит мрачных разговоров, — сказала она. — Я хочу напиться! А вам совет, мой мальчик, — плюньте на все и уезжайте в Аргентину. Зачем вам Канада? Как нам понравилась Аргентина! Помнишь, Этьен? Выпьем, мальчики. За то, чтобы не было войны!

Они выпили.

— Вообще-то это мысль, — сказал Делонг, доставая свою трубку. — В самом деле, Канада… В Канаде, конечно, есть авиационная промышленность, но там достаточно и своих инженеров. Тогда как менее индустриальная страна… Там всегда больше возможностей. На вашем месте, сынок, я бы над этим подумал…

Вернувшись домой уже за полночь, Фрэнк достал оба письма. Одно было проштемпелевано первым июля, второе — двенадцатым. Он вскрыл первое.

«Дорогой Фрэнк, я давно вам не писала, так как ждала, что вы сообщите о своем месте работы. Неужели ничего не нашли? Удивительно, что в такой стране, как Соединенные Штаты, инженеру трудно устроиться, и еще с такой нужной специальностью. Вы не думаете, что это может быть связано с вашей пресс-конференцией?

Поздравляю вас с Четвертым июля. Вы знаете, у нас ведь тоже праздник почти одновременно — Девятое июля. Правда, это называется День Флага, но все равно это тоже праздник Независимости. И удивительно — во Франции тоже праздник, четырнадцатого. Какое совпадение, правда? Июль — это просто сплошной месяц Независимости.

Надо сказать, он у нас довольно неуютный — очень холодно, все время туман и дожди. Я страшно мерзну. Очень довольна своей работой, хотя она, конечно, несколько своеобразна и я не сразу к ней привыкла. Мы все время имеем дело со всякими случаями нарушений трудового законодательства — то кого-то незаконно уволили, то где-то снизили расценки. Но это, конечно, гораздо интереснее, чем, например, прошлая моя работа — в позапрошлом году.

Я очень боялась, как сложатся мои отношения с рабочими, — я ведь их совершенно до сих пор не знала. Представьте, все оказалось гораздо проще, чем я думала. В профсоюзе принято называть друг друга не «сеньор», а «компаньеро» — это имеет несколько иной оттенок, чем слово «товарищ», но смысл почти тот же. Так вот, меня теперь тоже все называют «компаньера Альварадо», а те, кто бывает у нас часто, — делегаты с фабрик, например, — просто «компаньера Беатрис». Вы не можете себе представить, как приятно это слышать. Может быть, я покажусь вам сентиментальной девчонкой?

Папа получил кафедру, однако с правительством у него опять отношения очень натянутые. Недавно он должен был выступать с публичным докладом — не в университете, — и полиция за час до начала закрыла зал под предлогом плохой вентиляции помещения.

Ну, я кончаю пока, сейчас уже поздний вечер, и я страшно устала сегодня на работе. Буду с нетерпением ждать от вас хороших известий. От всей души желаю вам хорошо устроиться! Привет и те же пожелания от папы. Он говорит, что вы должны гордиться тем, что сделали.

Ваш друг Дора Б. Альварадо».

Фрэнк долго сидел с письмом в руках, не прикасаясь ко второму. А что, если и в самом деле в Аргентину? Делонг сказал, что если бы возникли трудности с получением паспорта, то он Мог бы использовать связи своей сестры в госдепартаменте, а она сама работает в консульстве в Байресе и может ускорить получение аргентинской визы. Впрочем, аргентинскую визу вообще получить нетрудно… Собственно, почему бы и нет?..

По крайней мере, он смог бы хоть изредка видеть Трикси. Судя по письмам, она действительно не сердится на него. Почему бы им не быть просто друзьями? А там, со временем, все еще может и измениться… Впрочем, об этом думать не нужно. Но просто видеть ее, иметь возможность встречаться…

Он вздохнул и взял второй конверт.

«Фрэнк, дорогой, я только что получила ваше письмо с этой ужасной припиской — просто не могу поверить, что это действительно могло с вами случиться. Я говорила с папой и позвонила своему шефу доктору Ретондаро; папа считает, что вам следует обратиться к адвокату, но Пико сказал, что это бесполезно. Я просто потеряла голову. Что вы уже предприняли? И можно ли вообще что-нибудь предпринимать в подобных случаях?

Я бесконечно тронута вашей последней фразой. Я ее не заслужила, но мне она принесла большую радость — и боль за вас, потому что я поняла из нее, как вам сейчас трудно. Иначе вы никогда бы такого не написали.

Я отдала бы все, чтобы действительно иметь возможность хоть чем-то вам помочь и искупить хотя бы часть своей огромной вины.

Ваш искренний друг Б.».

7

Эти зимние месяцы Беатрис находилась в каком-то странном, совершенно новом для нее состоянии. Она знала из биологии, что клетки человеческого тела все время обновляются, каждую минуту отмирают одни и на их месте зарождаются новые; нечто подобное, казалось ей, происходило сейчас и в ее душе.

Даже со своей всегдашней склонностью к самоанализу и пристальному наблюдению за своим внутренним миром, Беатрис все равно не могла бы еще определить сути и смысла происходящих в ней перемен, но эти перемены совершались, точно в ее душе шла все время какая-то напряженная работа, наполняя ее радостным чувством освобождения от старого и тревожным ожиданием неизвестного еще нового.

Вспоминая себя в еще недавнем прошлом, Беатрис словно наблюдала со стороны за кем-то чужим. И даже ее собственные поступки, воспоминание о которых в ином состоянии могло бы довести ее до безумия, уже почти не вызывали в ней боли. Это действительно были уже чьи-то поступки — они могли вызывать чувство гадливости, но не больше. Они просто уже не имели к ней никакого отношения.

Впервые за долгое-долгое время Беатрис освободилась от чувства одиночества. Началось это там, в Сьюдад-Трухильо, где она чуть ли не в первый раз с детских лет нашла общий язык с отцом и почувствовала в нем друга. Потом — как ни странно — этому очень способствовала работа. Странно, потому что Беатрис не думала вначале, что это сможет иметь для нее такое значение. Здесь она встретилась с совершенно новым для нее миром — с миром, где не было места одиночеству хотя бы потому, что уверенность в помощи друга и готовность помочь самому были как хлеб необходимы для живущих в нем людей.