У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
— Неглупый дядя, — пробормотал Пико. — Но он, кажется, и в самом деле далековато заходит.
— Увидишь, его сегодня засадят, — сказала Беатрис и снова поднялась на цыпочки, выглядывая из-за плеча человека в комбинезоне.
— Наступление на демократию идет слишком широким фронтом, — продолжал между тем Хуарес, — чтобы можно было всерьез говорить сегодня о «частных случаях». Военная хунта не только закрывает глаза на противозаконные действия предпринимателей и латифундистов, не только молчаливо поощряет массовые увольнения городских рабочих и еще более массовые выселения сельских арендаторов, — она, как вы знаете, спешит провести в жизнь ультрареакционный экономический план Пребиша, спешит, пока не объявлены выборы, пока народ не заставил ее уступить власть законно избранному конституционному правительству! А план Пребиша, компаньерос, это удар не только по национальной экономике, не только по аргентинскому экономическому суверенитету, — это прежде всего удар по рабочему классу Аргентины, удар по нам, по нашим детям и по нашим внукам! Оставить Аргентину аграрной страной, страной нищих и неграмотных гаучос, — а нужно помнить, что в конечном счете именно этого добивается автор пресловутого плана, — этот замысел, этот преступный замысел, компаньерос, возник не только потому, что сеньорам Булльрич и Анчорена с их мясом и пшеницей хочется удержать за собой ключевые позиции в аргентинской экономике, компаньерос, основной и тайный смысл этой кампании против индустриализации заключается в том, чтобы сдержать рост аргентинского промышленного пролетариата…
Когда Хуарес начал говорить о плане Пребиша, в зале опять стал нарастать шум. Слышалась какая-то возня, вроде приглушенной драки, кто-то пытался свистеть, люди переругивались все громче и громче; оратору приходилось все повышать голос, уже охрипший от напряжения.
— И таким образом отсрочить час, — выкрикивал Хуарес, — когда в нашей стране окончательно победят силы свободы и демократии! Этот час придет рано или поздно, компаньерос, олигархия обречена, но сроки ее падения зависят от нас с вами — от нашей стойкости, от нашей сплоченности, от нашей воли к победе! Мы знаем, что эта победа не придет сама, но мы знаем также, что в конечном счете только народ может решать свою собственную судьбу…
Шум между тем не утихал, а, напротив, с каждой минутой становился все громче. В конце концов оратор был вынужден замолчать. Сзади началась настоящая свалка — слышались крики, свист, потом вдруг зазвенело и посыпалось выбитое стекло.
— Кажется, началось, — озабоченно сказал Пико, продвигая Беатрис к двери.
Тотчас же, словно подтверждая его слова, сзади негромко хлопнул револьверный выстрел. Часть слушателей, стоявших перед Беатрис, шарахнулась к дверям, увлекая ее с собой, остальные стали проталкиваться к месту свалки.
Первое, что увидела Беатрис, когда толпа вынесла ее во двор, были мелькающие тут и там синие мундиры полицейских. Она потеряла из виду Пико и стала беспомощно оглядываться. В зале слышался рев драки, трещало дерево — очевидно ломали стулья. Раздалось еще несколько выстрелов.
— И ты туда же, соплячка! — накинулся на Беатрис черноусый полицейский с широким угреватым лицом. — А ну-ка, убирайся отсюда ко всем чертям! — Он схватил ее за плечо и толкнул по направлению к воротам.
— Как вы смеете! — крикнула она, едва удержавшись на ногах. — Ведите себя повежливее, иначе…
— Катись отсюда, я тебе сказал!!! — заорал полицейский, выкатывая глаза. — Я вот тебя заберу в казарму, там тебе так всыпят, что ты у меня узнаешь вежливость!
— Тише, сержант, тише, — сказал подоспевший вовремя Пико. — С дамами, даже молоденькими, полагается разговаривать не повышая голоса…
Он приблизил лицо к уху полицейского и шепнул доверительно: — Не стоит связываться, сержант, это дочь доктора Альварадо из министерства внешних сношений.
— Извините, сеньорита, — буркнул тот, приложил палец к фуражке и отошел.
— Видишь, бывшее положение дона Бернардо продолжает действовать даже на полицейские умы, — сказал Пико, закуривая. — А вообще он прав, всыпать тебе не мешало бы. Нашла с кем пререкаться!
— Он меня толкнул! — возмущенно сказала Беатрис. — Но что случилось, Пико?
— Как что, обычная полицейская провокация. Нанятые подонки затеяли драку, а защитники порядка не могли не вмешаться. Завтра напишут, что все это — действия коммунистов… Вот что, сейчас я тебя выведу на улицу, и поезжай домой. Деньги на такси есть?
Он оставил Беатрис за воротами и, расталкивая людей, поспешил к полицейской машине, куда уже повели группу задержанных, в числе которых он увидел Хуареса.
— Простите, лейтенант, — обратился он к распоряжавшемуся тут же полицейскому офицеру и достал визитную карточку. — Как юридический асессор профсоюза рабочих текстильной промышленности, делегатом которого является сеньор Хуарес, я протестую против его незаконного задержания. Митинг был разрешен федеральной полицией, и в момент возникновения беспорядков сеньор Хуарес находился на трибуне, что могут засвидетельствовать все присутствующие.
— Бросьте, доктор, — сказал офицер. — Он коммунист — этого вполне достаточно.
— Нет, лейтенант, — возразил Пико. — Поверьте мне, как юристу, — этого недостаточно. Вы нарушаете законы Аргентинской Республики. Я требую немедленно освободить сеньора Хуареса.
— Плевал я на ваше требование! — рявкнул офицер. — Прочь с дороги!
— На вашем месте, лейтенант, — сказал Пико, — я бы не афишировал воспитание, полученное в конюшне…
Через минуту он сидел в машине рядом с Хуаресом.
— Зря, доктор, — сказал тот. — Чего вы этим добились?
— Я ведь юрист, компаньеро. Мое дело — отстаивать соблюдение законов.
Хуарес скептически хмыкнул. Машина тронулась и пошла, подпрыгивая на неровной булыжной мостовой.
— А теперь вам, блюстителю законов, — усмехнулся Хуарес, — придется сидеть вместе с их нарушителем.
— Отчего же не посидеть в хорошей компании.
— А вы учли, что в стране не снято военное положение?
— Я все учел, компаньеро, — сказал Пико, доставая сигареты. — Даже то, что компания будет хорошей…
Перекрытие бункера обрушилось около половины второго — он запомнил время, потому что незадолго перед этим смотрел на часы. Света тогда уже не было, и ему пришлось долго держать перед глазами руку, где на запястье мерцал едва различимый в темноте венчик светящихся цифр, а потом он еще подумал, что времени прошло удивительно мало — ему казалось, что налет длится уже целые сутки. На самом деле прошло всего два с половиной часа.
Общее угрожаемое положение — vor-alarm — было объявлено в городе около одиннадцати вечера. Гудрун уже собиралась уходить — рано утром она должна была ехать в Мюнхен, где какой-то чиновник обещал навести справки относительно ее родителей. Когда медленно взвыли сирены, она побледнела и в ее глазах появилось знакомое затравленное выражение. «Включите радио», — попросила она; сирены продолжали выть мрачно и заунывно, за стеной суетилась квартирная хозяйка, наверное, собирала вещи. Когда нагрелись лампы, они услышали знакомый голос диктора ПВО: «…общем направлении Франкфурт — Регенсбург — Линц — Вена. Внимание, внимание! Сильные соединения вражеских бомбардировщиков, вторгшиеся в западные области рейха…» Он выключил приемник и сказал, что беспокоиться нечего — томми пролетят севернее. Но Гудрун была совсем девчонка, и к тому же — беженка, проделавшая под бомбами весь путь от Вартегау до Баварии; успокоить ее не удалось.