У черты заката. Ступи за ограду
Шрифт:
Фрэнк вспомнил Хемингуэя. «Старик и море» они с Роем прочитали еще прошлой осенью, после этой книги им и пришла мысль поехать в отпуск на Кубу, а недавно, перед отъездом, Делонг дал ему «Иметь и не иметь». Как это там сказал перед смертью Гарри Морган: «Человек один ни черта не может»? А если может? Если это такой Человек, как старик Сантьяго? Он ничего не может сделать, это верно (не смог же Сантьяго справиться с акулами), но он может остаться Человеком — а это уже не так мало!
Лучше быть не одному, это верно. Но если так случилось, если так сложилась твоя судьба — неужели действительно ты ничего не можешь?
Внутренняя свобода. Способность отказаться от всего ради права чувствовать себя свободным — разве это мало? Пусть ты ничего не можешь сделать, но ты можешь не делать того, что требуют от тебя флетчеры и альтвангеры, ты можешь плюнуть им в глаза и остаться свободным, можешь оставить им их доллары и оставить себе свою свободу. Свою непроданную свободу! Разве не этого он хотел?
Вечером Фрэнк сидел на скамейке в разбитом на холме сквере возле порта, наслаждался прохладой и посматривал на какого-то бронзового генерала с протянутой рукой, сидящего перед ним на вздыбленном коне. Три года назад Трикси называла ему имя генерала, но он позабыл. Он сидел и думал о том, как позвонить Трикси и что ей сказать.
Дело в том, что о своем решении ехать в Аргентину он ничего ей не сообщил. Это, наверное, было глупо, но написать он так и не решился. У него все время было такое чувство, что он собирается непрошеным вселиться в чужой дом, и никак не мог сообразить, что в таком случае более уместно — известить хозяйку заранее или уже после вселения поставить ее перед совершившимся фактом.
В глубине души он опасался, что Трикси, узнав о его намерении, решительно этому воспротивится. Поэтому он трусливо обо всем умолчал, всячески увертывался от вопросов относительно его планов на будущее и сейчас чувствовал себя мелким негодяем.
«Ну что ж, — подумал он наконец, — паспорт со мной, в конце концов могу завтра же сесть на обратный пароход. Конечно, порядочный человек так бы не поступил, и Трикси будет совершенно права, если встретит меня хорошим пинком».
Решив, что отсрочкой положения не исправишь, Фрэнк поднялся и, вздыхая, поплелся на поиски ближайшего телефона.
Номер он знал наизусть — слишком часто смотрел на страничку, где он был записан рукою Трикси. И она сама ему ответила. Она спросила что-то по-испански, он не понял что, но голос узнал сразу.
— Хелло, — сказал он и издал какой-то идиотский смешок. — Это я, Трик… Беатрис, я хочу сказать. Это Хартфилд говорит.
На другом конце провода наступило молчание — такое долгое, что он уже представил себе совершенно отчетливо, как Трикси положила трубку и на цыпочках выходит из комнаты. Но тут же он услышал ее голос снова.
— Фрэнк? — спросила Беатрис изумленно и недоверчиво. — Вы? Как вы звоните — по «межамериканскому»? Почему вас так хорошо слышно?
Фрэнк кашлянул и поправил галстук. В кабине было невыносимо душно, за минуту он весь покрылся испариной.
— Нет, я отсюда, — сказал он. — Ну, возле памятника… где мы тогда сидели, помните? Я хочу сказать, что я вообще в Байресе… Сегодня приехал. Утром.
— Господи, — тихо ахнула Беатрис и снова замолчала. — Вы это серьезно, Фрэнк?
— Ну да. — Он еще раз кашлянул и повертел шеей, вывинчивая ее из воротничка. — Я могу показаться, если не верите…
— Ну конечно! — воскликнула Беатрис. — Приезжайте немедленно, и папа как раз дома! Господи, я просто поверить не могу… Почему же вы ничего не написали раньше, Фрэнк?
— Видите ли… У меня не было полной уверенности, что…
Он умолк, просто не зная, как еще выворачиваться.
— Ну хорошо, — сказала Беатрис, — вы мне все расскажете, только приезжайте скорее! Около какого вы памятника, вы сказали?
— Какой-то генерал на лошади. — Фрэнк оглянулся и посмотрел сквозь стекло кабины. — В треуголке. И еще тут рядом маленький небоскреб, наверху неоновая реклама «Уэллз»…
— Ну да, да, площадь Сан-Мартин, понимаю, — нетерпеливо прервала Беатрис. — Можно ехать по Санта-Фе номером… Или лучше ловите такси — так скорее. Помните, как их останавливать? Можно в любом месте, если красный фонарик — значит, свободно. Я жду, Фрэнк!
Через двадцать минут такси затормозило у знакомого дома.
— Здесь, — сказал шофер и для убедительности потыкал пальцем, указывая пассажиру на овальную дощечку с номером. — Здесь, здесь!
— Thank you, — сказал Фрэнк. — Я все понимай.
Расплатившись, он вышел из машины, сдерживая желание побежать.
Беатрис встретила его в дверях — очевидно, она видела из окна, как он подъехал. В первую секунду Фрэнк даже ничего не сказал — просто смотрел. Она была в черном костюме и выглядела взрослее, чем была год назад в Бельгии; может быть, ее изменила прическа греческим узлом, кроме того, она как будто стала выше, а глаза — еще больше, и вся она была какая-то немного не та, какою он знал ее раньше.
— Здравствуйте, Фрэнк, — сказала она сдержанно. — Я рада, что вы приехали. Входите, пожалуйста.
Да, она действительно была рада его приезду и не могла скрыть эту радость, говоря с ним по телефону, но сейчас, увидев его глаза, которые смотрели на нее, как три года назад, с тем же самым выражением, она сразу вспомнила все случившееся этим летом и почувствовала, что не имеет права на этот взгляд, что Фрэнк смотрел бы на нее совсем иначе, знай он правду, и что самый страшный обман она совершает именно сейчас, позволяя ему смотреть на нее такими глазами и видеть в ней прежнюю Трикси…
Все это мгновенно промелькнуло в ее сознании и связало ее движения и изменило голос. Она говорила сейчас совсем не так, как полчаса назад, по телефону. И Фрэнк сразу это заметил.
Сердце его снова упало. Что, если она говорит это просто из вежливости?
— Я не был уверен, — пробормотал он. — Я боялся, что вы не… не одобрите моего решения… Как поживает мистер Альварадо?
— Хорошо, благодарю вас, — сказала Беатрис. — Он очень доволен тем, что смог вернуться к преподавательской деятельности. Да вот и он сам. Ола, папа!