У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
— Но ее родители до сих пор не в курсе, где она работает!
Врач вздохнул:
— Придется сообщить. Иногда память не восстанавливается годами. А у нее явно имеется шанс! Так не лишайте женщину памяти…
Дверь распахнулась. Маринка стояла на пороге, завернутая в простыню. Глядя на мужчин злыми глазами, громко спросила:
— Где мой сын? Куда вы его дели? Я хочу его видеть! Вы не имеете права лишать меня моего ребенка…
Горчаков взялся руками за ее плечи и почти силой заставил вернуться в палату, так как из других палат начали выглядывать больные:
— Тише, Марина! Твой сын жив и здоров. Ты заболела. Он в очень хорошем месте живет. Ты помнишь своих родителей?
Она удивленно заморгала:
— У меня есть родители? Как их зовут?
— Есть. Ты скоро с ними увидишься и вспомнишь все. Сейчас тебе неплохо бы отдохнуть. Ты мне веришь?
Женщина пристально смотрела ему в глаза минуты три. Горчаков видел, что она напряженно думает. У Степановой этот сероглазый полковник вызывал в душе тепло, словно он сделал для нее когда-то что-то очень хорошее. Она улыбнулась и кивнула:
— Верю! Хотя не знаю почему. Как вас зовут, товарищ полковник?
Горчаков обернулся к доктору:
— Она звания помнит! — Снова поглядел на женщину: — Я Леонид Григорьевич Горчаков. Отдыхай. Завтра я тебя снова навещу. Какие фрукты любишь?
Перед глазами Марины промелькнула картинка: старая развесистая яблоня с обомшевшим стволом, рядом мужчина с пшеничными усами и маленькая девочка с золотистыми хвостиками и неровно завязанными в них бантами. Мужчина берет девочку на руки и поднимает высоко-высоко. Она тянется к большому красному яблоку, выглядывающему из темной листвы… Видение исчезло. Она задумчиво сказала:
— Яблоки, краснобокие яблоки… Кто эта девочка и мужчина?
Она внимательно разглядела лицо Горчакова, потом доктора и отрицательно покачала головой, словно отвечая собственным мыслям. Медленно направилась к кровати-каталке. Не снимая простыни и не обращая внимания на мужчин, забралась и легла, укрывшись одеялом с головой. Мужчины какое-то время смотрели на кровать, а затем вышли в коридор. Горчаков попросил:
— Вы ее оденьте. Если она в таком виде в коридор выйдет, мужики взбесятся. Я и сам не железный…
Доктор вздохнул:
— Просто в таком виде перевязки делать легче было. Мы не думали, что она сегодня очнется. Две недели трупом лежала. Вы же видели!
— Почему она ничего не чувствует?
— Мы ее обезболивающими колем, чтобы болевой шок не приключился. Кожа на локтях до кости обгорела. Скоро перестанем. Пройдемте в кабинет. Вы должны это знать…
Кабинет оказался маленьким и тесным, зато с огромным окном. Врач уселся за стол и стащил очки. Близоруко прищурился на устроившегося на кожаном диване Горчакова:
— Десять дней назад к госпиталю подъехала машина китайского посла. Начальнику госпиталя пришлось принять высокого гостя. После визита он вручил мне три флакончика аэрозоля от ожогов, производства Китая и сказал, что это оставил китаец для Искандера. Она спасла в Афганистане жизнь какому-то китайскому инженеру. Он рассказал своему послу о страшных ожогах. Тот нашел лекарство и привез в госпиталь в благодарность. Я решил попробовать. Раны перестали гноиться через сутки. На большей части конечностей ожоги начали заживать. Остались только самые глубокие. Бинты не снимаем, кожа еще слишком тонкая и может потрескаться от сухого воздуха.
Горчаков кивнул:
— Мы знаем о китайце. Он готов был увезти Марину в Китай и устроить на собственные деньги в очень дорогую клинику в Пекине. Парень пробыл в пещере год и месяц. В двадцать три года выглядит на пятьдесят с лишним… — Полковник помолчал. Улыбнулся и добавил: — Все же сумел отблагодарить!
В деревню въехали две черных “Волги” с московскими номерами. Медленно пробирались по раскисшей дороге, переваливаясь на многочисленных колдобинах. Выглядывающее из-за туч солнце отражалось в ветровых стеклах. Довольно холодный ветер срывал желтые листья с берез, посаженных по всей деревенской улице и гнал их по дороге. Время от времени листочки касались капота и стекол, какое-то время трепетали на гладкой поверхности, затем срывались и улетали. Деревенская баба, одетая в ватник, несла на коромысле воду в ведрах с колодца. Машины остановились рядом. Стекло на дверце поползло вниз и солдат-шофер спросил:
— Здравствуйте! Не подскажете, Ушаковы где живут?
Женщина наклонилась, с любопытством заглянула внутрь. Трое военных поздоровались с ней. Один, она заметила, был генералом. Она удивленно поклонилась, переложила коромысло на другое плечо и торопливо объяснила, обернувшись к солдату:
— Доброго здоровьица! Чуть дальше проедьте. Крашеный голубым дом с петухом на трубе и узорчатыми наличниками по правой стороне. Не ошибетесь, он один у нас такой нарядный. Хозяин-то с золотыми руками мужик…
Ответил ей сам генерал:
— Спасибо за помощь. Трогай, Олег!
Родители Марины находились дома. Сашка носился по кухне с пластмассовой саблей в руке, играя “в Чапаева”. Бабушкин фартук в цветочках играл роль бурки на его плечах. Дед “служил” у него “конем”. Елена Константиновна пекла оладьи на плите. Время от времени оборачивалась и со смехом наблюдала за мужем и внуком. Никто не слышал, как подъехали машины. Стук в дверь заставил Ивана Николаевича встать на ноги и сбросить с лица пояс от халата жены, служивший уздечкой внучонку. Он поглядел на дверь и пригласил:
— Входите!
На пороге возникла высокая крепкая фигура с генеральскими погонами. Затем еще два полковника. Ноги Елены Константиновны подкосились. Забыв об оладьях, она вцепилась руками в стол так, что пальцы посинели, побледнела с лица и крикнула:
— Маринка! Что с ней?
Бредин торопливо успокоил:
— Жива!
Иван Николаевич тоже спал с лица, но молчал. Сашка переводил испуганные глаза с бабушки на дедушку и обратно. Со сковородки валил дым, заполняя кухню. Что-то в его маленьком мозгу сработало. Он вдруг выскочил вперед, словно пытаясь закрыть своим крошечным тельцем тех, кого любил и крикнул: