У каждого свой путь.Тетралогия
Шрифт:
— Мужики, Сорока ранен! Перевяжите! И поторопите машину, быстрее!
Сам снова вышел в подъезд. В коридор выскочил Ракса. Он тоже был не в лучшем виде: нос распух, под глазом фингал, рука наскоро замотана бинтом, разрезанный рукав болтается. Бросился к лежавшему без сознания спецназовцу. Бронежилет от очереди в упор не спас. Сквозь дырки в кевларе и пластинах уже просочилась кровь. Майор стащил с него бронежилет, куртку и тельняшку. Грудная клетка была перечеркнута очередью. От плечь и до живота все было в крови.
Закончив к этому моменту с Амиром, Степанова бросилась перевязывать спецназовца уже теми бинтами, что достал офицер. Ракса придерживал разведчика, помогая ей. Перевязка длилась всего пару минут. Женщина провела ее весьма ловко и быстро. Полковник по очереди внес убитых ребят и положил в кухне рядышком. С трудом сглатывая комок, застрявший в горле, хрипло спросил Марину:
— Сорока жить будет, как думаешь?
Она быстро подняла лицо и сразу же опустила:
— Если машина поторопится. Шесть пуль попало…
— Мать вашу!.. — Полковник схватился за голову и вошел в комнату. Раздался его крик: — Сволочи! Таких ребят убили! Мы Афган с ними прошли!.. Санько, поторопи!!! Дай, я сам… — Раздался громоподобный рев Огарева: — Вы что там копаетесь?! У нас парни кровью истекают! Быстрее мать вас яти!.. А мне плевать, что завалы не разобраны. Не будет машины через пять минут, всю вашу медчасть собственноручно разнесу! Да что вы мне трибуналом грозите! На х… трибунал, ты машину давай!
Внизу хлопнула дверь подъезда. Степанова автоматически приготовила оружие. В дверях показались трое разведчиков, бросавшихся в погоню за Горевым. Они приволокли одного бандита. Устало выдохнули:
— Ушел, зараза! Матерый! Одним из своих, как щитом прикрывался, когда мы сверху бежали. На Алика с Серегой вот этого гада столкнул. В темноте скрылся с одним. Еще один у крыльца валяется. Его Алик срезал. Где он?
Майор выдохнул со слезами:
— Убит Алик, и Серега тоже. Сорока в тяжелом и Амира ножом…
— А те, что вошли?
— Взяли. Один к окну кинулся, да Кожемякин его прикладом угостил. Молдагулова и меня ножом немного достали. Обученные. Огареву и то досталось.
Марина обратила внимание, что повязка на руке майора пропиталась кровью. Предложила:
— Давайте я вас тоже перевяжу.
Ракса плакал, не стыдясь слез, глядя на подошвы ботинок, торчащие из кухни. Маринка перевязывала его и тоже ревела. Слезы капали на бинты. Перевязав майора, она проверила Сороку и снова обернулась к Бесланову. Лицо Амира осунулось и побледнело. Густая щетина на подбородке зловеще почернела и, казалось, стала длиннее. Но он все еще был в сознании. Темные глаза блестели не здоровым светом. Она села рядом, прижавшись спиной к стене и слегка потянула его к себе. Бесланов навалился на нее. Голова бессильно легла ей на плечо. Степанова осторожно прижала его к себе, погладила по потному лбу:
— Ты молчи. Только ничего не говори. Помнишь, в Афгане, ты тоже был в живот ранен и ничего, выкарабкался. И сейчас прорвемся. Вот увидишь! Ты только держись, Амир! Я очень прошу тебя, держись. Слышишь, вот и машина пришла. Сейчас в госпиталь поедем. Все будет хорошо, вот увидишь! Ты держись, цепляйся зубами за жизнь. Ты ведь еще и не жил по-человечески!
Он быстро и часто дышал. По вискам катился пот и она стирала его рукавом куртки. Он слегка повернул голову. Черные глаза смотрели на нее не отрываясь. Посеревшие губы раскрылись. Она наклонилась ухом к ним и расслышала:
— Не уходи от меня…
Она взяла его окровавленную руку в свою. Слегка пожала:
— Не уйду. Не бойся.
Боевики Ахмада тоже выглядели не очень. Марина обратила внимание, когда их протащили мимо. Разозленные упорным сопротивлением спецназовцы не жалели ударов. Раненых осторожно перенесли на носилки и вынесли из квартиры. Погрузили в кузов автомобиля. Убитых положили рядом. Сорока был жив. Степанова сидела рядом с носилками, где лежал Бесланов и держала его за руку. Амир перенес дорогу в сознании, но когда стали выгружать, чтобы нести в госпиталь, вырубился. Раненых немедленно унесли в операционную.
Через полчаса из палатки вышел один из хирургов, чтобы сообщить столпившимся мужикам:
— Раненый в грудь парень скончался на операционном столе. Ничего не смогли сделать. Извините, ребята! Его ранения вообще были несопоставимы с жизнью. Мы удивляемся, как он столько сумел продержаться…
Степанова спросила:
— А второй как?
— Пока жив. Уверенности нет. Ранение очень тяжелое. Крови много потерял и сейчас теряет. Хорошо, что группа распространенная и запас плазмы у нас большой.
Хирург вернулся в операционную. Спецназовцы начали расходиться. Огарев подошел к оставшейся возле палатки женщине и присел на обрубок бревна рядом. Она обратила внимание, что он ссутулился и постарел. На лице проглядывали морщины. Глаза ввалились и смотрели с горечью. За эти несколько часов виски полковника полностью побелели. Гибель двух парней, практически на глазах, не прошла бесследно. Геннадий Валерьевич вполголоса сказал:
— Марина, ты хорошо знаешь своего приятеля Ахмада?
Слово “приятель” разозлило и она с яростью посмотрела Огареву в глаза:
— Предатель — не мой приятель! Ясно, полковник? Я уничтожу его. Клянусь!
Он положил ей руку на плечо, чуть шевельнув пальцами:
— Это стало не только твоей заботой. Это дело чести моего отряда. Мы отплатим Ахмаду за смерть парней! Что ты можешь сказать о нем? Сама, лично? Забудь о Генштабе!
Степанова успокоилась и сосредоточилась. Начала припоминать:
— Силен физически. В четырнадцать лет в кузне при МТС взрослого кузнеца заменял. Мозги имеются, но полностью не использует. Нагл и самоуверен, по крайней мере был в свое время. Тренирован в той же школе, что и я. Напорист. Во что бы то ни стало старается взять то, что не его, если понравилось. С родителями не общается, так как боится отца до сих пор. Мы с одной деревни… — Она помолчала немного и добавила: — Сейчас он попытается взять меня! Так как с детства влюблен и все еще не забыл. Я видела по его взгляду…