У каждого своя война
Шрифт:
Зинаида дернула Егора Петровича за рукав, глазами указала на коридор, дескать, пошли, насмотрелись.
Но Егор Петрович, предвкушая продолжение выпивки, прошептал:
– Иди, иди, я щас…
Зинаида пошла с кухни и так же, как Люба, отвесила затрещину Богдану, прошипела:
– А ну, спать, паразит чертов! Скотина безмозглая! Сергей Андреич глянул на Степана Егорыча, потом — на Егора Петровича и чуть качнул головой, приглашая их следовать за собой. Егор Петрович ответил понимающим кивком и последовал за Сергеем Андреевичем. За ними двинулся и Степан Егорыч, сказав на ходу:
– Не переживай ты так сильно, Игорь Васильич.
Тут вишь, какое дело, — прав тот, у кого больше прав.
– Во-во! — хмыкнул Егор Петрович. — У нас права качаловские! Кто больше накачает, тот больше получает!
И
– Та-а-ак... — он покачал головой, чувствуя, как боль сдавливает сердце. — Хорошо-о-о... я этого так не оставлю…
– Пойдем, Игорь, пойдем, миленький... — Нина Аркадьевна повела его с кухни, обняв за плечи.
В комнате Нина Аркадьевна уложила мужа на кровать, заставив перед этим выпить лекарство. Он был бледен, сочно-красные губы сделались бескровными, безжизненные глаза смотрели в потолок. Никогда и никто прежде так страшно не сокрушал его надежды, не попирал его идеалы. Он сказал: «Я этого так не оставлю», а что, собственно, он может сделать? С кем он собрался тягаться? С самим Николаем Афанасьевичем? Во-от каково истинное лицо этой поганой власти! Вот вам и равенство, и справедливость! Кругом сплошное лицемерие и кумовство! Кругом все «по знакомству». Верно в народе говорят: «Не имей сто рублей, а женись, как Аджубей»! И кто же мог предположить, что этот зачуханный бухгалтер знаком с самим Николаем, что он воевал с ним! А воевал ли? Знаком ли на самом деле? Может, сунул кому-нибудь на лапу и пролез на прием? Да нет, откуда у этого оборванца деньги, чтобы на лапу дать? Сколько он, Игорь Васильевич, раздал на лапу, и подумать страшно! А проку? Опозорили, унизили, растоптали... Что же получается, ничего нельзя сделать? Никак нельзя отомстить? А этот сукин кот, врач паршивый! На него и в поликлинике смотрят как на городского дурачка. Роман он пишет — курам на смех! Надо бы еще поинтересоваться, что этот прохиндей там марает. Какую такую правду про войну? Да кто он такой, чтобы правду писать? Член Политбюро? Он этой правды не знает и знать никогда не будет... Ишь ты, правдоискатель, а комнатенку-то оттягал! Все вы такие, правдолюбцы, — мимо рта и муха не пролетит, проглотите! Господи, за что же ему такое унижение? Чем прогневил? Чем не заслужил? Всю-то жизнь только и делал, что из нужды старался выбиться, и не на чужом горбу, а своим кровавым трудом. Господи, где он только не играл! На похоронах и на свадьбах, на торжественных вечерах и концертах, на начальственных дачах, в богатых домах, на «Казахфиль-юме», где в эвакуации собрался весь цвет советской кинорежиссуры... Господи, перед кем он только не унижался... собирал чаевые в ресторанах, торговал скрипками и флейтами, трубами и контрабасами. Скупал за бесценок вещи у спившихся голодных музыкантов, продавал в комиссионки и знатокам-ценителям. И все для чего? Чтобы был кусок хлеба на старость, чтобы Нина ни в чем себе не отказывала, чтобы Ленка пошла в самостоятельную жизнь не замызганной Золушкой, а девушкой с хорошим приданым! И за эту проклятую комнату он боролся, чтобы отдать ее Ленке. Приведет жениха — нате, пожалуйста, живите в своей, отдельной комнате! Жаль, война кончилась... Только он начал по-хорошему разворачиваться, стал ездить по аулам вокруг Алма-Аты за мясом, покупал по дешевке у чабанов в степи, в горах, а продавал в десять-пятнадцать раз дороже в столовые, рестораны, буфеты для начальников. Даже четверых работников нанял — троих казахов и одного русского. Навар был сказочный — город переполнен эвакуированными, еды не хватало, и мясо шло нарасхват. И тут — война кончилась, эвакуированные стали постепенно разъезжаться... Сердце снова сдавило и пронизало острой болью, Игорь Васильевич негромко застонал сквозь зубы. Как теперь жить? Как выходить на кухню с оплеванной мордой? Встречаться каждый день с этими негодяями, которые обвели его вокруг пальца и будут глазеть на него с торжествующими ухмылками! Что за проклятая несправедливая жизнь! Кто ее придумал, такую?!
– Что, Игорь, опять плохо? — тихо спросила Нина Аркадьевна. — Возьми валидол под язык.
– Иди ты со своим валидолом... — процедил сквозь зубы Игорь Васильевич. — Собаки поганые… аферисты... Погодите, бог даст, сочтемся.
Нина Аркадьевна сидела на краю кровати, со страхом смотрела на серое, искаженное ненавистью лицо мужа. «Ну что уж так убиваться из-за этой комнаты? Ненавидеть весь мир...» И с еще большим страхом Нина Аркадьевна подумала о том, что дальнейшая их жизнь может превратиться в сплошной ад, что, возненавидев всех жильцов квартиры, он и ее заодно возненавидит.
Надо же будет на ком-то срывать свою ненависть? На ком же еще, как не на собственной жене? И так жизнь с ним не сахар, а теперь что будет? Он же их с Ленкой с потрохами съест, по любому поводу цепляться будет…
О, Господи, твоя воля…
А в новоявленном «кабинете» Сергея Андреича трио отмечало знаменательное событие.
– В таких хоромах, Сергей Андреич, — вещал Степан Егорыч, — тебе прямо «Войну и мир» надо написать, не меньше!
– Что нам стоит дом построить, — подхватывал Егор Петрович, — нарисуем, будем жить!
– Соседи вы мои дорогие, — отвечал тоже порядком закосевший Сергей Андреевич. — Делим мы с вами и горе, и радость!
Дверь в «кабинет» была приоткрыта, и в темный коридор вываливалась желтая полоска света.
– Делим, делим! — соглашался Егор Петрович и опрокидывал в рот очередную порцию водки. — Мы завсегда с нашим народом.
В это время в комнату заглянула Люба — лицо ее было сердитым.
– Вы че тут гудите, полуночники?
– Любаша, золотце! — расплылся в глуповатой от счастья улыбке Сергей Андреич. — Прошу к нашему шалашу!
Люба охотно вошла, кутаясь в вязаную черную кофту:
– Бр-р, холодновато у вас тут.
– Что-то стал я замерзать, не пора ли нам поддать! — нараспев проговорил Егор Петрович. — Пойдем в магазин — на троих сообразим!
Сергей Андреевич предложил Любе сесть, но лишнего стула в комнате не было. Он стал с пьяной угодливостью предлагать ей свой стул, говоря, что он может и постоять, но Люба весело махнула на него рукой:
– Куда тебе стоять-то — упадешь! Мы вот со Степаном на одном стуле поместимся. Подвинься, Степан Егорыч!
Степан Егорыч закашлялся от смущения, но послушно подвинулся, и Люба примостилась на краешке рядом с ним. Он машинально обнял ее за плечо, и Люба, тоже вроде бы машинально, привалилась к нему боком, даже теснее, чем следовало бы.
– Ишь, сидят, голубки, — хихикнул Егор Петрович. — Вы прям как жених и невеста!
– Ты перебрал, я вижу, Егор, — уже серьезно проговорил Степан Егорыч.
– А что? Мы, может, и есть жених и невеста! — задорно ответила Люба, передернув плечами. — Налей-ка, Сергей Андреич! Выпью за расширение твоей жилплощади!
– Вообще-то, Любаша... по справедливости… комната эта должна была бы тебе, конечно, достаться... — начал извиняющимся тоном Сергей Андреич, прикладывая руку к сердцу.
– Ох, не люблю я пустых слов, Сергей Андреич! — поморщилась досадливо Люба. — По справедливости, говоришь? Ну так и отдай ее мне, ежели по справедливости, что, слабо? — она, прищурившись, задорно взглянула на него. Степан Егорыч довольно усмехнулся и в знак одобрения пальцами сдавил плечо Любы.
Сергей Андреич растерянно хлопал глазами и, видимо, с пьяных глаз готов был совершить бесшабашный роковой поступок — отдать последнее, но при людях — гляди, люди добрые, на, последнее отдаю! На миру, как говорится, и смерть красна! И Люба, почувствовав, что еще секунда, и Сергей Андреевич трахнет кулаком по столу и заявит, что отдает ей комнату, а потом идти на попятный будет позорно и стыдно, да и не такой характер у Сергея Андреевича, чтобы идти на попятный, — Люба это поняла мгновенно и сказала, не дав Сергею Андреевичу открыть рот:
– Ладно, Сергей Андреевич, налей-ка лучше, ей-ей выпить на твое новоселье охота.
И снова Степан Егорыч молча оценил поступок Любы, и вновь его пальцы стиснули ее плечо. Егор Петрович тоже оценил ситуацию, засмеялся, крутя головой:
– Ну, Любка, ну, заноза... А вот ежли щас Сергей Андреич отдал бы тебе комнату, взяла бы? Только честно, Любаш, а?
– Да нет, конечно, — улыбнулась Люба, поднимая стакан с водкой. — Что я, дурная, что ли, врага себе наживать? Ну, Сергей Андреич, как говорят, не было счастья, так несчастье помогло! Поздравляю!