У моря Русского
Шрифт:
— Если у мина возмут лавки и каморы, я на ваш Совет— тьфу! — горячась выпалил Каярес. — Твое дело, Филос, лови рыбка, продать ее без тебя сумеем.
— Соции и стипендарии велели мне спросить у Совета, к кому наниматься на работу? — заговорил Джудиче. — Работа всюду стоит, хозяев нет.
— Не все сразу, мой дорогой Джудиче, — ответил Никита. — Наведем в городе порядок и тишину — хозяева появятся. Боятся они сейчас, по ямам да погребам хоронятся.
— Постой, постой, Никита Афанасьевич, — вмешался Ивашка. — Это что же получается? Стало быть, все снова отдадим хозяевам, а простому народу —
— Ты, Иван, не хорохорься, кому-то дела вершить надо. Если отдадим мы торговлю и дела важные людям неумелым — начнется в городе голод. Тогда наша власть и выеденного яйца не будет стоить.
— Так ведь ежели бедным людишкам мы облегчение не дадим, они отшатнутся от нас. С кем от недругов обороняться будем? А ежели татары на город полезут?
— С ханом договориться надо, — предложил Каярес, — обещать ему дань платить. Золота я дам, и другие тоже не пожалеют.
— Золота у хана и так хватит. Ему рынок потребен, чтобы ясырь продавать. А мы сие запретили, — вставил слово Сузин.
— Придется запрет снять. Без дружбы с ханом мы долго не продержимся.
— Тьфу! — Иван сплюнул, махнул рукой и вышел из зала.
Василько за ним. В соседней комнатушке сели они на подоконник, долго молчали.
Случилось то, чего Василько никак не ожидал: ватага перестала подчиняться ему. И почувствовал он это раньше, чем начались беспорядки у церквей.
Решил он навестить своих ватажников, раскиданных по городу в разных местах. Не успел атаман выйти на улицу, ведущую к порту, как увидел Пашку Батана. В ватаге Батан слыл самым молчаливым и послушным, говорил тихо, был смирен, как овца. Сейчас Пашка шел. обнявшись с четырьмя ватажниками, и горланил песню. Увидев атамана, он гаркнул:
— Расступись, сыра землюшка! Разбойнички идут!
— Это еще что такое? — грозно спросил Сокол.
— Слобода нынче пришла, атаманушка! Воля! Пей — гуляй!
— Сейчас же смирно идите к своему котловому и скажите, что я повелел всех вас наказать!
— Пойде-е-м, как же! Держи карман шире. Братцы, идем в кабак! — И Пашка, не глядя на атамана, будто здесь его не было, потянул друзей к таверне.
Атаман схватился за саблю, хотел сгоряча снести Пашке голову, но тут же сообразил, что не Пашка-тихоня ему надерзил, а вино, им выпитое. Завтра в ногах валяться будет, прощения просить.
Сразу видно — сегодня не тот город, что вчера. Снова занялись пожары, по дымным улицам мотаются пьяные люди. Широко шагая по запорошенной пеплом мостовой, Василько то там, то тут видел отвратительные картины разгула. У Кафской курии кто-то запалил легкую деревянную арку, воздвигнутую в честь праздника. Смех, пьяные выкрики…
А Ионаша разыскал Панчетто. Старый грабитель очумел от жадности, его подручные рыщут по городу, тащат все, что попадет под руку. Ионаша насмешливо глядит бандиту в глаза и говорит:
— Мелочью промышляешь, старина. Не для твоих рук дело. К храму Благовещенья сходи. Знаю, где церковная казна спрятана. Иконы все под золотом. Хочешь, покажу?
— Храмы грабить — грех, — угрюмо говорит Панчетто.
— Православные и бог велел. А это храм — русский, и охраны нет. Показать?
Немного погодя Ионаша подбежал к Охотничьим воротам, где находились около сорока ватажников из Кириллова котла. Задыхаясь от бега, он крикнул:
— Братцы! Католики церковь Благовещенья грабят! Православие оскверняют.
Ватажники сегодня под хмельком. Вскочили все на ноги, схватились за мечи. Ионаша, не говоря ни слова, бросился обратно. Ватажники за ним. У дома купца Сузина полно мастеровых. Увидев бегущих, насторожились, смотрят, куда так спешат лесные люди.
— Что рты раззявили! Под носом у вас храм божий разграбили, а они стоят…
Мастеровые похватали колья, камни и бросились к церкви.
На паперти придушенный пономарь лежит. Двери церкви сломаны, врата царские настежь распахнуты, стойка с просфорами опрокинута. Золотые ризы с икон содраны, в алтаре подняты плиты каменного пола, повсюду обрывки хоругвей и святых одежд. — В левом притворе нашли перепуганного насмерть дьякона. Заикаясь и дрожа, дьякон рассказал, что осквернили храм божий фряги. Тут вспомнили про Ионашу, схватили, давай спрашивать, откуда он узнал про святотатство. Ионаша спокойно рассказал, как он шел мимо храма и услышал шум.
— Сразу почуял, что тут дело неладное, и вбежал в церковь. Фряги ломали пол в алтаре, и были среди них католические священники, которых я раньше, кажется, видел при церкви святой Агнессы.
Это известие взбесило мастеровых. Два старых плотника подняли с полу икону Божьей Матери и бережно понесли по улице по направлению к католической соборной церкви святой Агнессы. Ватажники и мастеровые, крича и проклиная святотатцев, кинулись за иконой. По пути им встречались греки и православные армяне. Они тоже с проклятьями присоединялись к разгневанной толпе.
Ионаша в одном из переулков свернул в сторону и бегом бросился к таверне «Музари».
Здесь шло шумное веселье. Среди гуляющих было много социев и стипендариев, почти все католики. Грек протолкался к Батисто и шепнул ему на ухо несколько слов.
— Эй, вы-ы! — заорал Батисто. — Слушайте меня! Пока мы тут бражничаем, лесные люди да русские мастеровые пошли грабить храм святой Агнессы. Кому дорога мадонна, — за мной!
И Батисто, соскочив с возвышения, бросился на улицу.
Когда прибежали к соборной церкви, здесь уже шел настоящий разгром. Батисто первый врезался в толпу православных и начал направо и налево разить шпагой. Замелькали в воздухе мечи, сабли и шпаги, плиты церковной паперти окрасились кровью.
Площадь перед храмом — сплошное месиво убитых, истерзанных и израненных тел. Толпа все растет и растет. И нет силы, чтобы остановить ее. Половина верующих пьяна и потому лезет в бой не глядя: на меч — так на меч, на шпагу — так на шпагу. Крики, стоны, вой, рычание…
Когда началась свара из-за церкви, ватажники и совсем вышли из повиновения. Василько вместе с Ивашкой сели на коней, метались по городу, но ничего сделать не могли. Каждый православный наказание осквернителей церкви считал самым богоугодным делом. На уговоры атамана никто не обращал внимания. Даже Грицько-черкасин, на которого Сокол полагался всегда, вместе со всем «котлом» вступил в драку и погубил в ней чуть ли не половину людей.