У нас в саду жулики (сборник)
Шрифт:
Из костей, которые Клавдия Ивановна тащит из столовой, получается пахучий навар, и его запах обволакивает всю квартиру. Но если я его преодолею и, подойдя к Вовке вплотную, спрошу про два рубля, то Вовка сделает вид, что ничего про них не знает. Ведь одалживал-то не он, а Клавдия Ивановна. И Вовка будет на меня смотреть и добродушно улыбаться.
Но я все равно у него спрашиваю. Я говорю:
– Володь, а, Володь… Клавдия Ивановна должна мне два рубля… Сегодня обещала отдать…
Вовка мне предлагает:
– А ты, Толик, пойди,
Вовка остается на кухне, а я иду стучаться к Клавдии Ивановне. Но мне никто не открывает.
Тогда я дергаю ручку, и к запаху костей добавляется еще целый букет. На всю ивановскую шпарит художественная самодеятельность: по телевизору пляшут, а по радио поют. К участникам художественной самодеятельности присоединяется и собака. А на кровати, прямо на матрасе, лежит пьяная Клавдия Ивановна.
Через несколько дней, когда станет ясно, что денег уже нет (только вчера еще были!), Клавдия Ивановна начнет стряпать сама, и теперь до получки, которая будет через две недели, мне уже ничего не добиться.
А сейчас Клавдия Ивановна храпит, и у нее видны панталоны.
Приемный пункт стеклотары
1
У меня скопилось одиннадцать бутылок, и я их решил сдать. Восемь – из-под лимонада и пива – по двенадцать копеек, и три чекушки – по девять.
Если ни одну из бутылок не забракуют, то на вырученную сумму я куплю: двести грамм любительской колбасы, сто грамм сливочного масла и за двадцать две копейки батон. Еще останется семь копеек – на метро или на троллейбус. И еще три или две – на газированную воду: если на троллейбус, то даже на с сиропом, ну а если на метро, тогда только на простую, но зато два стакана.
…Я сворачиваю в подворотню и занимаю очередь. Колодец двора усеян пустыми ящиками, и на асфальте, вперемежку с теми, кому не хватило места на ящиках, стоят с бутылками сетки, а также кошелки, корзины, саквояжи, сумки, портфели, баулы…
Несколько человек пришли даже с колясками.
К раскрытому в стене люку время от времени подвозит тележку уже немолодая карлица в переднике поверх рабочего халата. Из мешков тоже торчат бутылки, и карлица, стаскивая их с тележки, подволакивает к транспортеру. Как будто вязанки дров «мужичок с ноготок». Мешки уползают в темноту и внизу смешиваются с пьяными голосами грузчиков.
На сдвинутой таре – компания ветеранов. Тот, что держит речь, с седой шевелюрой и в немного разорванном пиджаке; в чахлой авоське сиротливо ютятся четыре бутылки.
Зато у соседа – ломится саквояж, а по бокам – войлочные тапочки; уперся щетиной подбородка в сплетенные над набалдашником палки узловатые пальцы. Трое остальных, расположившись полукругом, слушают с задумчивыми улыбками. Лица всех пятерых светятся краснотой с отливом синевы. Сразу видно, что встретились товарищи по оружию.
– …он стреляет, а я… это самое… на него с ветки… с ножом… понял, нет?.. – увлеченно жестикулируя, продолжает тот,
Из ведущего в подвал лестничного проема выходят двое, и двое других, уже на лестнице, схватив кошелки, бросаются вперед. Очередь приходит в движение, и народ перемещается к цели еще на несколько ступеней.
На подступах ко входу, чтобы не лезли без очереди, стоит худощавая женщина и зорко следит за порядком. Вроде диспетчера. Ее бутылки где-то в хвосте, а обязанности диспетчера женщина исполняет по доброй воле.
Между рядами возникает старушка и обращается ко всем за помощью. Она самая последняя, и у нее всего одна бутылка. И еще у нее несчастье: в бутылку провалилась пробка, и теперь, чтобы ее оттуда вытащить, требуется мужская сила.
И сразу же находятся добрые люди, которые вызываются старушке помочь, и в ход идут веревки, тесемки, проволочки – кто чем богат… Наконец, одному из виртуозов удается пробку выудить, и он ее всем торжественно показывает. Потом вручает старушке, и старушка, очень довольная, радостно сияет.
Выходят еще двое и сообщают последние новости: наверно, скоро приедет машина и начнется перегрузка. А прием на время прекратится. И все как-то напряженно замолкают.
Вплотную к ступеням протискивается пьяный и пытается пролезть дальше. Худощавая женщина хватает его за шиворот и несколько раз встряхивает. От сотрясения из пьяного выскакивает пустая бутылка и летит на асфальт. Но очередь даже не реагирует: все встревожены сообщением о перегрузке. Пьяный с независимым видом раскачивается и смотрит на осколки.
Человек десять, те, что ближе всех ко входу, в порыве отчаянья пускаются на хитрость и, напирая друг на друга, обрушиваются по ступеням вниз. Главное – это войти. Если должна приехать машина, то приемщица обычно предупреждает: «Принимаю только тех, кто в подвале!» А иногда и не предупреждает: все зависит от ее настроения.
Но на этот раз номер не проходит, и приемщица, раскусив маневр, наносит ответный удар. Прием тут же прекращается, и слухи о перегрузке подтверждаются.
Те, что в подвале (а там уже вместе с «десантниками» человек двадцать пять), нехотя и как бы не веря в случившееся, вылезают наверх и, сохраняя порядок очереди, продолжают напряженно молчать. Все еще на что-то надеются.
– Ну, народ… – роняет кто-то из тех, кто был в подвале еще до штурма, и, выражая общее мнение, выругавшись матом, сплевывает.
Минут через двадцать во двор въезжает грузовик и разворачивается кузовом к люку. Из люка слышатся голоса, и из подвала появляются два грузчика. Грузчики залезают в кузов и садятся на борт. Шофер вылезает из кабины и куда-то уходит. Никто ничего не знает.
Я смотрю на часы. Уже без четверти семь. Остается какой-то час. Но когда начнется перегрузка – неизвестно. И тем более – когда она закончится.