У нас в саду жулики (сборник)
Шрифт:
– Не знаю…
– Ну, ладно. Давай дальше. А послушаем потом… – и я снова нажимаю на «запись».
…Я смотрю на Вовку и пытаюсь представить, каким он был в детстве. Как у большинства алкашей, глаза у него с какой-то настойчивой поволокой. И неопределенного цвета. А когда-то, наверно, были синие. Сидел где-нибудь босиком на завалинке. Такой русоголовый. А теперь уже седой и весь в морщинах.
В коридоре зазвонил телефон.
– Подожди… – я выключаю магнитофон и выхожу.
– Меня нету! – кричит мне вдогонку Вовка.
– Але… –
Молчание. Я тоже молчу.
– Да!.. – раздается вдруг отрывистый голос. Как будто я позвонил, а там спрашивают.
– Чего да?! – я уже начинаю раздражаться.
Оказывается, не туда попали.
– Баран! – кричу я. – Вот баран… – и, бросив трубку, возвращаюсь обратно в комнату.
…Вовка вдруг замолкает и смотрит на бутылку.
– Че, – я к нему поворачиваюсь, – хочешь выпить?
Вовка молчит.
Я наклоняюсь к бутылке и наливаю сначала Вовке. Потом себе. Поменьше. Закусывать больше нечем.
Выпили.
– Ну, и че дальше?.. – заинтересованно спрашиваю я, хотя даже и не слышал, о чем Вовка только что говорил. Как-то задумался.
…Я поворачиваю голову и смотрю на будильник. Будильник остановился.
Вовка тоже смотрит на будильник и поднимается.
– Ладно, Толик… я тебя… это самое… задерживаю…
– Да ничего… – я тоже поднимаюсь и протягиваю Вовке остатки вина.
Вовка обидчиво моргает и отказывается.
– Нет… это самое… у меня еще… это самое… знаешь сколько… восемь…
– Чего восемь? – я Вовку не совсем понимаю.
Вовка объясняет:
– Я говорю… у меня… это самое… еще восемь штук…
– Чего? – я опять не совсем понимаю. – Восемь бутылок?
Вовка кивает.
Но я ему все-таки всучиваю, и Вовка уходит.
Я смотрю на стаканы и, схватив тряпку, уношу их вместе с блюдцем на кухню. Сейчас оболью кипятком. Но который из них Вовкин?!
Так и не найдя ответа, я выкидываю оба стакана в ведро. Вместе с блюдцем. Бросаю в раковину тряпку и пускаю горячую воду. Возвращаюсь в комнату и тщательно вытираю тряпкой ручку двери.
Через несколько дней Вовка повесился.
От всего сердца
На этот раз уже традиционный стук раздается за несколько дней до моего дежурства. И это меня озадачивает.
Обычно первые два рубля одалживала Клавдия Ивановна, а два остальных потом исправно добирал Вовка. И до уборки меня не тревожили. А теперь больше никто не скребется и стучится только одна Клавдия Ивановна. Зато в два раза чаще. Еще не начинала убирать, а уже, помимо четырех рублей за уборку, успела стрельнуть рубль с полтиной.
– Толик, – с заученной интонацией уверенно начинает Клавдия Ивановна, – одолжи до аванса два рубля (наверно, уже и забыла, что недавно одалживала)…
Я лезу за пазуху и от всего сердца выворачиваю карман. Мне нужно собраться с мыслями.
– Нету, – говорю я, – нету, Клавдия Ивановна, денег… – и в знак доказательства
Клавдия Ивановна смотрит куда-то в окно и молчит. Под глазами у нее мешки. Ногти на ногах, как всегда, грязные. Да и мочой несет, как обычно. Вовка повесился в конце июня, а сейчас уже начало августа.
– Толик, до аванса… – привычно повторяет Клавдия Ивановна и неожиданно начинает плакать, – вчера… приходят из мебельного… к Вове… спрашивают… десять рублей… а я… Толик, ты же знаешь… мы с ним уже полгода не жили…
Я вытаскиваю словарь и достаю из него заначку до зарплаты – семь рублей. А в банке из-под монпансье – мелочь.
Отделив две рублевки, я протягиваю их Клавдии Ивановне.
Счёт
Выключив газ, я хватаю с плиты чайник и несу его к себе. И на повороте спотыкаюсь о приступку. Ну, прямо туши свет – ведь только что горело. Зато теперь горит в туалете.
Щелкая выключателем, я заворачиваю за угол и догоняю Наталью Михайловну; ее комната уже за поворотом, и Наталья Михайловна ползет к телефону. Я пытаюсь проскочить между ее локтем и стенкой, но она, вместо того чтобы меня пропустить, чуть со мной не столкнувшись, перегораживает мне дорогу.
– А, это вы? – Наталья Михайловна меня узнает и, повернувшись обратно, продолжает свой путь дальше.
Опустив чайник к самому полу, я аккуратно ее обхожу. Потом оборачиваюсь и кричу:
– Я вам принес батон!
Осиливая сантиметр за сантиметром, Наталья Михайловна мне молча кивает. В руке у нее палка, и ее тучное тело колышется из стороны в сторону. Ее семенящее шарканье угадывается даже у меня за столом.
Когда Наталью Михайловну зовут к телефону, то потарабанят к ней в дверь и с криком «Наталья Михайловна, телефон!» тут же линяют. А Наталья Михайловна пока слезет с кровати, пока доползет до двери, пока откроет, пока пропутешествует по коридору. Доберется, а в трубке гудки.
И всем, конечно, известно, чем эта прогулка закончится. Но никогда второй раз так и не подойдут. Стукнули – и привет.
Надо предупредить, что Наталья Михайловна все еще где-то в пути. Но, как всегда, поздно. И я кричу в глубину коридора, что уже повесили трубку.
Иногда после кропотливых усилий Наталья Михайловна натягивает безразмерные боты и, одолев коридор, нацеливается на улицу. И если выйти следом, то можно успеть потолкаться в кондитерском и постоять в очереди в овощном, а потом, поднимаясь по лестнице, услышать настойчивое шарканье. Наталья Михайловна еще только спустится на полпролета.
Чтобы нам было сподручнее, обычно я наклоняюсь. Наталья Михайловна обхватывает мой локоть, и так, рука об руку, мы кандыбаем вниз в сутолоку Невского. Уже на улице она меня отпускает и дальше ползет сама. Клавдия Ивановна приносит ей из столовой сосиски. И за это одалживает у нее трешницу. И не отдает. А в мои обязанности входит хлеб.