У судьбы твои глаза
Шрифт:
Крис захотел сам положить цветы на могилу матери, которую он никогда не видел, но хорошо знал. Мы не позволяли ему забыть и все эти годы рассказывали сыну о той, кто отдал свою жизнь ради того, чтобы жил он. Я придержал сына за руку, пока он, опираясь на меня и на костыль, наклонялся и выкладывал розы у подножия памятника. Словно кланялся матери, которая оставалась жить в наших сердцах.
Мы разделили угощение между собой и поставили один на памятник. Элизабет так любила эти шоколадные кексы, что могла есть их на завтрак, обед и ужин. Во время беременности лишь они спасали её
На первую годовщину смерти мы привезли кексы, которые испекла Полин, и с тех пор традиция укоренилась. Крис называл это «ужином с мамой», я же называл это «безумием». Последней отчаянной попыткой воскресить женщину, которую я любил, и которая никогда не воскреснет.
Через несколько минут к нам присоединились Генри и Камилла. Они поженились спустя год, вслед за нами, и Камилла знала мою жену, называла её подругой. Она каждый раз появлялась среди могил на пару с моим братом и с искренней скорбью на лице разглядывала прекрасную женщину, с которой хотела бы поболтать по душам.
Мы пробыли на кладбище Святого Питера всего каких-то пятнадцать минут, но оно того стоило. Воссоединиться всем вместе и стать одной семьёй, как раньше. Я бы не простил себя, если бы задержался на объекте и пропустил «ужин» с моей дорогой Элизабет. Выходя с кладбища, я встретился глазами с человеком, который брёл к могилам, натянув на лицо капюшон. Я хотел было кивнуть ему, разделяя с ним общее горе, но он уже отвернулся и поспешил отойти от нашей компании подальше, словно не хотел, чтобы его беспокоили.
В эту ночь, перед сном я не мог выпустить её фотографии из рук. Её лицо смотрело на меня с портретов по всему дому, но эту я бережно носил в своём бумажнике рядом со снимком Криса и доставал, когда становилось слишком тяжко. Когда скучал сильнее всего.
Я погладил пальцем локоны её буйных волос в надежде, что смогу почувствовать их пористость или ощутить яблочный аромат, который ударял в нос, как только я зарывался лицом в их нескончаемые волны. Я потерял любовь всей своей жизни за считанные минуты и расплачивался за это годами, которые предстояло провести без неё. Оглядываясь назад, я терзал себя мыслями, сделал бы я этот выбор снова? Позволил бы ей умереть, чтобы жил мой сын?
Глава 3
Кровь. Она повсюду. Я не видел столько крови даже в тот вечер, когда мы с Генри сбили оленя на подъезде к городу.
Цепкие руки пытались остановить меня, но я с криками прорвался в операционную, чтобы взглянуть на неё собственными глазами. Убедиться, что мне не лгут, что она и правда скончалась.
Врачи и медсёстры в стерильных халатах схватили меня под руки, но я был сильнее. Горе и ярость прибавляют сил, рождают в нас монстров. Их голоса приглушённо звучали из-под масок, а пальцы в кровавых перчатках хватали меня за плечи, за локти, за всё возможное, лишь бы задержать. Лишь бы я не нарушил её мёртвый сон.
Как только я увидел бездыханное тело Элизабет на операционном столе, я замер. Позволил рукам остановить меня, зависнуть во времени между «до» и «после». Её распахнутые
Я звал её. Имя вырывалось из моего рта, перекрикивая протесты врачей и эхом отлетая от пустых стен. Но она не отвечала. Была до жути молчалива в своей мертвенной бледности. Когда до меня дошло, что Элизабет уже никогда не отзовётся, я взвыл, как подстреленный койот, и стал вырываться с удвоенной силой. Оттолкнул уставшего хирурга, пнул акушера и чуть не сбил с ног двух миниатюрных медсестёр. Упал на колени прямо в кровавое озеро у стола и прижался губами к её руке. Она ещё была тёплой, но в ней больше не было жизни. Она скрюченно повисла в свободном падении, и лишь я удерживал её на весу.
Мои рыдания ввели всех в транс. Мне дали всего несколько секунд, чтобы оплакать потеряю, после чего два здоровенных санитара вывели меня прочь. Усадили в какой-то коморке, вроде как санитарной комнате, подальше от шокированных родственников, ожидающих вестей о своих близких из других операционных. Меня не стали ни в чём винить. Не посмели. Отпоили успокоительным, но даже не позаботились о кровавых разводах на коленях и таких же кровавых следах, что дорожкой отмечали мой путь из операционной. Влили два стакана воды, чтобы я не иссох от потери влаги, которая лилась из меня солёными слезами.
Мне что-то говорили, но я ничего не понимал. Потерял счёт времени и опомнился лишь в мгновение, когда передо мной появились Полин и Уэйн. Они только что потеряли единственную дочь, но не позволили себе сломаться, как я. Они нуждались в не меньшем утешении, но им пришлось утешать меня. Полин прижимала меня к своей груди, поглаживая по голове, словно заботливая мать, которой у меня никогда не было. Уэйн молчаливо сидел рядом, разделяя со мной скорбь, но храня своё горе глубоко внутри.
– Он выжил, Шон. – Шептала мне Полин, но я не понимал, что она имеет в виду. – Он жив. Твой сын. Ты должен собраться, потому что теперь тебе придётся любить его за двоих.
У меня родился сын. Истина, которую я не мог до конца познать. Подарок судьбы, который я не мог до конца принять из-за той цены, что пришлось за него заплатить. Я сам сделал этот выбор. Я сам убил свою жену.
Я проснулся в холодном поту за полчаса до будильника. Давно мне не снился тот день, когда жизнь перевернулась на триста шестьдесят градусов. Когда моя жена умерла, чтобы подарить жизнь сыну.
Проторчав в душе лишние десять минут в попытках смыть сладковатый привкус пота и ужасы того дня, я приехал на работу раньше обычного. Лишь бы поскорее взять в руки инструмент и пустить всю свою боль в правильное русло. Но едва я переступил порог офиса, как меня встретил насупленный взгляд Франклина Таннера.