У всякого народа есть родина, но только у нас - Россия. Проблема единения народов России в экстремальные периоды истории как цивилизационный феномен российской государственности. Исследования и документы
Шрифт:
Представляется, что в республиках должны фиксироваться и отражаться в государственных институтах одна, две или более (Дагестан) предпочтительные или референтные этнокультурные системы наряду с доминирующей на уровне всего федеративного государства культурной системой, русской или, точнее, русскоязычной культурой. Другими словами, пропуск для участия в управлении республикой обеспечивает не этническая принадлежность, а представительство в местной культуре (наряду с возможным цензом оседлости).
Следует подчеркнуть, что наличие этнического компонента в российском федерализме предполагает возможность асимметрий. Не может быть и равенства между республиками. Предложения по распределению власти по групповому этническому принципу в варианте демократии согласия [12]
Во-первых, для осуществления предлагаемых процедур распределения власти по данному принципу необходимо выявление границ этнических групп. Хотя в СССР каждый гражданин в паспорте носил своеобразную прописку в одной из групп, на деле эти границы являются не столь жесткими, как в обществах, где их усиливают расовые различия, реальная разделенность по разным конфессиям и т. д. Кроме того, в России сохраняется высокий уровень смешанных браков. Предлагаемые процедуры поставят в сложное положение десятки миллионов людей, могут привести к появлению настоящих этнических партий, а также и трудовой сегрегации.
12
Sisk T. Op. cit.; Liphart A. Democracy in Plural Societies. New Haven, 1977; Young C. The Pising Tide of Cultural Pluralism: The Nation-State at Bay? Madison, 1993.
Во-вторых, в современной России менее 50 % нерусских проживает в территориальных автономиях, а в «своих» – еще меньше (10 млн из 28 млн человек). Таким образом, через этнический федерализм решается только часть проблем распределения власти в пользу недоминирующих.
Отсюда вывод: распределение власти в полиэтнической стране не покрывается федерализмом, а должно решаться через экстерриториальные формы на уровне всего государства – как его Центра, так и региональных местных сообществ. Но в России уже реабилитирована доктрина экстерриториальной национально-культурной автономии. Принятый в июне 1996 г. закон дает надежду на успех распределения власти ради сохранения и развития ее культурного многообразия. Надо учитывать, что в настоящее время закон предусматривает право на политическое представительство и даже на законодательную инициативу через этнокультурные ассоциации и другие коалиции.
Критики интеграционистского подхода иногда несправедливо отождествляют его с ассимиляторством. Так, авторы книги «Национализм и рациональность» [13] ставят интеграционизм в один ряд с таким методами упразднения различий, как геноцид, насильственные депортации и т. п. Кстати, в России особенно старшее поколение ученых и политиков или сторонники ультранационалистических взглядов также отвергают интеграционистский подход. Одни видят в утверждении общероссийской, общереспубликанской общности и лояльности попытку насадить новый вариант «единого советского народа» или региональный сепаратизм; другие считают, что это может подорвать чистоту и статус главной «государствообразующей» нации – русских.
13
Brendan O., McGarry J. Regulating Nations and Ethnic Communities. Nationalism and Ra-tionality // Eds. Al. Breton, Gianluigi Galeotti, Pierre Salmon, Ronald Wintrobe. N.Y.; Melbourne, 1995. – P. 245–289.
Противники интеграционизма не учитывают два принципиальных момента. Во-первых, речь идет об интеграции, включающей межэтнические коалиции для пользования властью на гражданской основе. Во-вторых, интеграционизм в современном мире стал и элементом культурных систем. Культура каждой отдельной группы по сути плюралистична и включает в себя элементы заимствований. Возрождение некой утраченной нормы для этнических культур –
Демократия согласия и распределение власти между группами возможны как часть интеграционистской практики, осуществляемой только через фиксированные нормы, через неформальные договоренности.
Как же распределять власть в Центре в полиэтничном государстве? Необходимо учитывать, что рекрутируемые в центральную власть представители этносов вливаются, как правило, в единый клан высшей бюрократии и могут быть не меньшими централистами и великодержавниками, чем этнические русские. Инкорпорация в высшую бюрократию ослабляет и даже может элиминировать этническую ориентацию, а некоторые представители этносов могут намеренно в целях демонстрации личной лояльности и укрепления выступать за жесткую государственность. Здесь существует серьезная проблема личностного и психологического уровня.
Главная слабость консоциальных (групповых) подходов в распределении власти в полиэтничных обществах состоит в том, что они исходят из позитивистских представлений о гомогенности этнических групп и априорной этнической лояльности их элитных представителей. «Служение нации» и «борьба за интересы своего народа» часто могут быть лишь средством достижения власти и авторитета. Этнический фактор в политике не только служит средством мобилизации, но и выступает в качестве, как капитала политического торга, так и аргумента при переговорах с другими членами политического клуба.
Ученые склонны обращать внимание только на два институционных уровня политики – принципиально-декларативный и уровень реальных практик и процедур. Но есть еще один уровень, который политическая антропология только начинает осознавать как предмет изучения [14] . Это уровень неписаных и негласных представлений, поведенческих норм, включая систему неформальных связей и личностных контактов.
Отечественная академическая традиция также способствовала утверждению приоритета взаимоисключающей этнической идентичности. Этнографическая наука со своей стороны помогла категоризации этнических границ, абсолютизируя гомогенность и значимость этнокультурных сообществ. Интеллектуальный этнонационализм при такой поддержке обрел причудливые формы как изощренных схоластических конструкций, так и паранаучных построений о «подразделениях этноса», «субэтносах», «метаэтносах» и т. п., которыми и питается постсоветский этнонационализм.
14
Susan W. Anthropology: Still the Uncomfortable Discipline? The Future of Anthropology. Its Relevance to the Contemporary World / Eds. Arbar S. Ahmed and Cris N. Shore. N.Y.; Athlone, 1995. – P. 65–93.
Весь его язык фактически заимствован из этнографических и исторических текстов, включая также основополагающие понятия, как «жизнь или вымирание этносов (наций)», «этническая территория», «коренная нация», «национальные движения (возрождение народов)», «национальный вопрос», «межнациональные отношения (конфликты)», «национальность», «родной язык», (как язык национальности) и т. п. Ни одно из этих понятий в мировой науке не используется в качестве категорий, а если и используется, то исключительно в гражданско-политическом контексте: «национальность» как гражданство, «национальная политика» как политика государственных интересов.
Большинство этих категорий с научной точки зрения уязвимы или просто бессмысленны, а с общественно-политической точки зрения порождают тупиковые стратегии. «Этносы», «суперэтносы», «субэтнические группы», «национальные группы» и многие другие неизвестные мировой науке понятия и категории, тем не менее, вошли в язык постсоветской политики, провоцируя конфликтность и делая невозможным принятие даже минимально необходимых законов, обеспечивающих интересы и права граждан, основанные на осознании или принадлежности к той или иной культурной общности.