Убегающий от любви (сборник)
Шрифт:
— Разве это я? — удивилась провинциалка.
— А кто же еще? — хрипло засмеялся псевдо-Сезанн и выхватил из ее пальцев заготовленные деньги.
— Не похоже…
— Как это — не похоже? Вы просто никогда не смотрели на себя со стороны!
Он отобрал рисунок и продемонстрировал коллегам. Портрет не имел ни малейшего сходства с натурой, разве что рисовальщику удалось схватить страх перед столичными ворами, который внушала девушке родня перед поездкой в Москву. Однако подземные художники дружно закивали: мол, похоже, очень даже
— Садитесь, мадам! — Халтурщик указал на освободившееся место. — Сейчас я вас изображу!
— Нет, не изобразите, — покачала головой Лидия Николаевна.
— Почему это — не изображу? В любом виде изображу!
— Вы не умеете.
— Что значит не умею? Я Суриковку закончил!
— Дело не в том, кто что окончил, а в том, кто на что способен.
— Да идите вы! — помрачнел псевдо-Сезанн. — Не мешайте работать! Кто следующий?
Но лучше бы он этого не говорил. На стульчик перед ним тяжело уселся Костя:
— Я — следующий. И не дай бог мне не понравится!
Суриковец испуганно посмотрел на громилу-телохранителя, быстро заправил чистый лист и засуетился карандашом. Тем временем освободился еще один художник, но, едва Лидия Николаевна двинулась к нему, он отрицательно помотал головой:
— Вам лучше Володю Лихарева подождать.
— А где он?
— Пошел куда-то. Вернется. Но он рисует только тех, кто ему понравится…
— А вы?
— Мы — всех, кто платит. Присядьте, вон его место. — И художник указал на пустовавшие стульчики около треноги с портретом школьницы.
Она просидела минут десять, наблюдая за тем, как на ватмане псевдо-Сезанна стало вырисовываться нечто очень отдаленно, но весьма льстиво напоминающее Костину изуродованную физиономию.
— Вы хотите портрет?
Лидия Николаевна обернулась на голос: перед ней стоял худощавый, почти тощий молодой человек в потертых джинсах и вылинявшей майке. Его впалые щеки и подбородок покрывала короткая бородка, а длинные волосы были собраны в косичку. Он внимательно и чуть насмешливо смотрел на женщину, расправляя длинные нервные пальцы, точно виртуоз перед выходом на сцену.
— Да, я хочу портрет!
— А почему здесь? Приходите ко мне в мастерскую! Я дам адрес.
— Нет, здесь! — капризно сжав губы, ответила Лидия Николаевна.
— Ну что ж, здесь так здесь. Давайте попробуем…
— Значит, я вам понравилась?
— Понравились. Но должен вас предупредить: я беру дорого.
— Это неважно. Я заплачу столько, сколько скажете, если и мне понравится!
— Договорились.
Он разложил на коленях папку и несколько раз провел ладонями по чистому листу, точно стряхивая невидимые соринки, потом долго в задумчивости осматривал карандаш.
— Вы хотите,
— Нет, конечно! Я просто забыла…
— Ну разве можно прятать такие глаза? — улыбнулся Володя. — Они у вас цвета вечерних незабудок.
— Почему вечерних?
— Потому что, когда солнце прячется, все цветы грустнеют. Как вас зовут?
— Лидия.
— Меня — Володя.
— Я знаю. Вы не похожи на остальных…
— Что ж в этом хорошего? Непохожим живется трудней. У вас есть тайна?
— Что?
— Тайна.
— У каждого есть какая-нибудь тайна…
— Нет, вы меня не поняли. Есть у вас нечто такое, что вы скрываете ото всех? От вашего мужа, например?
— А почему вы решили, что я замужем? Из-за кольца?
— Кольца? Честно говоря, я не заметил вашего кольца. Просто у вас лицо несвободной женщины.
— Почему — несвободной?
— Мне так показалось.
— Володя, вы хотите выяснить мое семейное положение или нарисовать меня? Да, я замужем. Этого вам достаточно?
— Достаточно. Но должен вас предупредить: портрет может выдать вашему мужу что-нибудь такое, что ему знать совсем даже не следует.
— У меня нет тайн от мужа.
— Не сейчас — так потом, когда тайны появятся.
— По-моему, вы преувеличиваете ваши способности.
— Я честно вас предупреждаю. Может быть, не будем рисковать?
— Нет у меня никаких тайн. И не будет. Рисуйте! — Щеки Лидии Николаевны вспыхнули, а тщательно выщипанные брови гневно надломились.
— Замечательно! Ах, какие у вас теперь глаза!
— Какие?
— Цвета предгрозовой сирени.
— Все вы это выдумываете!
— Стоп! Постарайтесь не шевелиться!
Взяв карандаш в ладонь, Володя сжал его большим и указательным пальцами, потом сделал быстрое круговое движение, точно наложил надрез на бумагу, и начал рисовать, изредка вглядываясь в сидящую перед ним женщину. При этом он чуть заметно улыбался, словно всякий раз находил в ее лице подтверждение тому, что знал про нее заранее.
«Зольникова, ты идиотка! За каким чертом надо было тащиться в этот переход? Сказала бы Эдику: “Хочу портрет!” Весь бы Союз художников выстроился в очередь. Нет, все у тебя не по-людски! А зачем ты стала оправдываться перед этим рублевым гением? “Нет у меня никаких тайн и не будет!” Ты бы ему еще про свои эрогенные зоны рассказала! Встань и уматывай! Мол, передумала…»
«Ни в коем случае! Надо уважать чужой труд. Володя — человек явно талантливый и необычный. Очень даже интересно, что у него получится. А вот про то, что у тебя нет тайн, говорить действительно не следовало. Ты же умная девочка, а ведешь себя иногда будто из пятнадцатой школы. Во-первых, его твои тайны не касаются, а во-вторых, женщина без тайны — это как… это…»
«Как любовь без минета!»
«Господи, как не стыдно!»
— Замолчите обе! — тихо и зло приказала Лидия Николаевна.