Убить отступника
Шрифт:
Когда Голевский очнулся, то первым делом увидел серый гостиничный потолок. И паутину. Голова сильно болела и гудела. Подташнивало. Он повернул голову налево и… обмер от ужаса. Польская «княжна» лежала без движения на ковре. Вся в крови и совершенно голая. Неестественно запрокинутая голова, широко открытые, застывшие глаза и оскал-полуулыбка на лице. Она была мертва.
Капитан почувствовал, что в правой руке зажат какой-то предмет. Похоже на рукоятку ножа, кортика, а может, стилета? Он привстал и увидел, что сжимает окровавленный кинжал. Он в ужасе отбросил его в сторону. Но было поздно. В комнату вошли жандармы, а с ними ротмистр.
– Вот он, убийца! Попался, душегубец! Вяжите его, ребятушки! Крепко вяжите! Чтоб не сбежал! – крикнул ротмистр, и жандармы гурьбой навалились на ошеломленного капитана.
А Голевский и не думал оказывать сопротивление. Он был так глубоко потрясен случившимся, что и не думал о нем. Вскоре капитан был связан и доставлен на гауптвахту.
Глава 6
Гауптвахта. Мрачный и подавленный Голевский сидит на стуле, а возле офицера мельтешат следователь и полицмейстер. У слуг закона напряженные и бледные лица. Тут же насмерть перепуганный Полозов в ужасе восклицает:
– Боже праведный, Александр! Изволь нам объяснить, что же на самом деле произошло в этой треклятой гостинице?! Тебя, о страх господний, застали с кинжалом в руке. Неужели ты убил ее? Как же так? Что случилось?
Голевский пошевелил затекшими руками – толстая веревка надежно связывала их. Раздраженно ответил:
– Господа, клянусь честью, я не убивал княжну. Знаю лишь одно: на меня покушались, меня хотели отравить. Я видел, как в вино подсыпали какое-то зелье. Я пытался допросить княжну – кто заставил ее учинить такое злодейство. Но кто-то ударил меня по голове. Дальше я ничего не помню. Очнулся на полу с кинжалом в руке. И она рядом – мертвая. И вся в крови.
– Наисквернейшая ситуация, – покачал головой родственник. – Как же так? Все против тебя, кузен. Вина в номере нет… Оно отсутствует…
– Как нет?!
– В номерах мы не обнаружили ни бутылки, ни бокалов.
– Должны остаться винные пятна на капоте. Она его пролила.
– Мы посмотрим. Но одежды на ней вообще нет. Совершенно нагая.
– Черт! Тогда ищите пятна на гостиничном ковре. Допросите ее слуг, они все скажут. Там был еще такой горбоносый слуга-поляк! Кажется, она назвала его Марек. Ищите его, господа, делайте что-нибудь! Покуда вы будете возиться с моей особой, настоящие убийцы могут благополучно скрыться!
– Слуги исчезли, как сквозь землю провалились, но их ищут. Ищут, Голевский, – вступил в разговор полицмейстер. – Ковер мы, обещаю, внимательнейшим образом осмотрим. Поищем и платье, и капот.
– Черт побери! Ищите их, ищите. Иначе мне конец.
– Да, скверная ситуация. Тебя нашли с кинжалом в руке. Именно этим оружием убили княжну. Очевидцев преступления тоже нет. Вот и твоя записка к княжне. Узнаешь? – Полозов протянул ему знакомую бумажку.
Голевский мельком взглянул на записку и горестно вздохнул.
– Да, то мой почерк. Однако ж сие не означает, что я лишал жизни польскую куртизанку.
– Все против тебя, кузен.
– Да, действительно, все против меня. Но верь, Андрей, я ее не убивал. Не убивал, клянусь! Прошу тебя только об одном. Покуда будет следствие, я хотел бы, чтобы все сохранялось в тайне. Я не нуждаюсь в огласке. Уголовное дело – это не политическое дело. Оно для нашего брата, офицера, чрезвычайно губительно. Может статься, что пострадает моя честь. Пусть лучше быть трижды заговорщиком, чем единожды уголовником.
– Хорошо. Губернатор распорядился отписать секретное донесение в столицу. Ожидаем указаний насчет тебя. Будем уповать на Господа нашего, чтобы все обошлось. Скверная ситуация… Унтер, отвезите господина офицера в тюрьму. Подальше от людских глаз.
– Позаботься об Игнате, Андрей, – попросил Полозова капитан. – Он служил еще при моем отце.
– Хорошо. Все устроим, – заверил его кузен.
Жандармы – фельдъегерь и унтер-офицеры – посадили Голевского в закрытый экипаж и отвезли в тюрьму. Там его посетил комендант, какой-то старик с боевым орденом, сказал «милости просим», пару дежурных фраз и удалился. Затем Голевского отвели в камеру.
В камере посередине стоял деревянный стол с двумя табуретами. По углам находились два деревянных топчана с жидкими грязными матрасами, с грубыми холстяными простынями, серыми одеялами из колючего сукна. Виднелся угол печи. Было темно и сыро. Через узкое оконце с решеткой едва пробивался дневной свет. На одном из топчанов Голевский рассмотрел здоровенного мужика, фельдфебеля по званию, с окладистой черной с проседью бородой, хмурого и неприветливого.
– Как зовут? – спросил сокамерника Голевский.
Тот исподлобья посмотрел и неохотно ответил:
– Порфирий.
– За какую такую провинность бросили сюда?
– Свого барина зашиб до смерти. Пришел на побывку в деревню и зашиб.
– Да за что же, голубчик? – изумленно спросил Голевский.
Порфирий снова посмотрел исподлобья.
– Младшего приказал наказать плетьми. А они, сучьи душегубы, запороли его насмерть, опосля умер у меня на руках.
– А чем же провинился твой сын перед барином?
– Двух карасей словил в хозяйском пруду.
– Ясно. А каким образом, голубчик, ты умертвил барина?
– Вилами. Пропорол насквозь, силушка у меня немалая. Вилы – вещь хорошая. И в хозяйстве сгодится, и для рати. Я французиков любил вилами колоть. А еще ножичком. Как поросят их свежевал. А еще хитростью извергов брал, когда они драпали из России-матушки. Давал им выпить и закусить. Но чаще колол или рубил. Ненавидел я их, извергов.
– Так ты голубчик, воевал против французов? – оживился Голевский.
– Да, ваше высокоблагородие. Воевал. И в пехоте, и в партизанах. А в партизанах у Василисы, слыхали? У Кожиной. Попал под Смоленском в плен, бежал и к ней потом попал.