Убить Зверстра
Шрифт:
— Ой! — наверняка, воскликнул он, застигнутый неожиданностью. — Ну, как ты там? Господи, как я рад тебя слышать!
— По-прежнему. Как у тебя дела?
— Работаю, — он всегда так отвечал на этот вопрос. Другие, видите ли, гуляют.
— Это понятно. Тебе в марте сдавать «Триаду», ты успеваешь?
— Да, и уже нарабатываю материал на новую вещь. Как ты? — допытывался он. — Меня тревожит твой голос.
— Вне серий? — она пропустила мимо ушей его вопрос.
— Нет, это будет третья книга из цикла «Бывалые парни».
— Молодец. Да, там есть о чем пописать. Как здоровье?
— Немного сердце беспокоит, но это пустяки. Что с тобой? Главное, я рад тебя слышать.
— Я знаю. Береги себя.
Весь разговор. Можно чокнуться возле них. Как дети. Нет, но какой накал!
— Вызывай «скорую», — поступило разрешение от Ясеневой позаботиться о ней.
Не думайте, что Ясеневу баловали вниманием городские власти, так уважали ее, как она того стоила, заботились о ней. Ничего подобного — она им была не в масть. Наши власти — не тех кровей, не к ночи будь сказано. О ней, конечно, слышали, при встречах узнавали, но лишь куксились от невозможности укусить ее, не более того.
Поэтому «скорая» не везла Дарью Петровну в элитные больницы, расположенные в затемненно-тихих центральных кварталах города, где чинно обитали застарелые недуги и лихорадочно собирала незапланированный урожай старуха в белом.
Нет, Ясенева просила везти себя в больницу, где командовала парадом ее старинная знакомая. Больница располагалась на берегу живописной реки. Проложенные там дорожки терренкуров, подстриженные кустарники, тенистые заросли жасмина и барбариса, цветники — с окончанием благословенных времен пришли в запустение. Больнице еле-еле удавалось выжить, но там все еще по-настоящему лечили людей.
— Что вам приснилось? — спросила я, пока мы ждали машину.
— Мохнатое чудовище. Беда приснилась.
— Ваша болезнь — тоже беда.
— Сон был не обо мне. Я прикасалась к чьей-то беде, понимаешь? Я ее искала и нашла. Что мне предстоит?
Медицинская бригада, приехавшая по вызову, была нам знакома: врач Головач Владимир Сергеевич и медсестра Надя. Они измерили Ясеневой давление.
— Цифры не высокие, — сказал Владимир Сергеевич. — Девяносто на сто пятьдесят, но для вас и это опасно. Дарья Петровна, вам нельзя писать поэзию. Вы ведь знаете, там много эмоций, а они вам вредны. Пишите прозу.
— Я и прозу пишу, — упрямилась Ясенева. — Причем здесь поэзия?
— Можете писать все, что угодно, но делайте это, как все люди: пишите холодно, без надрыва. Эти скачки давления когда-нибудь для вас плохо кончатся.
— Пройдет, я думаю.
— Есть надежда, что это временная гипертензия, обусловленная гормональной перестройкой. Но ее нельзя провоцировать неправильным образом жизни, сильными эмоциями, волнениями, стрессами, сложными отношениями. А вы как себя ведете?
— Как? Как я себя веду? — топая следом за врачом, огрызалась больная.
— Пишете стихи, волнительные, — это раз. Чувствуете — это два. Нарушаете сон, блуждая по звездам, — это три. Если вам этого недостаточно, то я начну перечислять и остальное.
— Достаточно. Везите меня к Гоголевой, — она вяло, но по-деловому забралась в машину, продолжая возмущаться: — Как это «чувствуете»? Что же мне, одеревенеть, что ли?
Без нее нам сразу стало холодно и неуютно.
***
Февраль — месяц еще зимний. Но весна в это время уже начинает накапливать потенциал. На комнатных растениях увеличиваются почки. Наши четвероногие друзья теряют подшерсток и облекаются в летний наряд. Мужчинам чаще приходится делать стрижку, а женщинам — маникюр. Идет не только количественный рост, но и обновление клеток, то есть мы улучшаемся качественно, становимся новее. Хи-хи! Хуже, если это не так. Тогда в апреле-мае жди приключений со здоровьем.
Я говорю об этом с удовольствием, потому что через несколько дней после госпитализации Ясенева затребовала заколки для волос и маникюрные щипчики. Когда я приехала к ней, она передала мне несколько страниц со стихотворными текстами, свидетельства «беспробудных» ночей и «успешной» терапии, и велела отнести их в «Транспортную газету» главному редактору Лукину Митрофану Васильевичу, ее другу и почитателю.
И будет вновь зеленый всплеск листвы,
Веселый ветер пустится в загулы.
Небытие я снова обманула,
Я ускользнула от тугих объятий тьмы.
В свете вышеизложенного мне эти строки понравились. В них был не только отчет о самочувствии, прогноз на ближайшие перемены в мироздании, утверждение факта победы в сакральном поединке с извечным людским врагом — мороком. Это была программа завтрашних деяний:
Вновь прежних рифм продлится перезвон
И музыка высокой вашей прозы.
Все будет снова!
Слившийся наш образ
Разбередит умы, ибо бессмертен он.
Чего уж там! Разбередит, конечно. Я до сих пор, заходя в ее кабинет, слышу его голос, будто он здесь, рядом находится. Ух-х! — мороз кожу пробирает, такая спружиненная эмоциональность исходит от них двоих. И главное, висит в воздухе не дни, а месяцы.
Ничего удивительного. Слышали эти стены его голос еще, когда он не был таким барственно-невозмутимым — только на людях, естественно, — еще, когда появлялся здесь покладистый и предупредительный. Хорош, не спорю. Умен, просто в рот засмотришься. Маг! Рядом с ним уверенно чувствуешь себя козявкой. И не только я. Доводилось наблюдать, как втягивали головы в плечи и другие умники, едва только он останавливался рядом и застывал, скрестив руки на груди и покачиваясь с носков на пятки.
Правильно говорит Гоголева, что глаза человека — это мозг на периферии. У этого паразита глаза обыкновенные — не большие и не маленькие — нормальные такие, скорее темно-медового цвета, чем карие, но когда он смотрит на тебя, сразу проваливаешься во все двадцать томов его романов, а там… Короче, сначала лучше подковаться у Пети Успенского, Дани Андреева, а то и Гурджиева почитать, а потом уже браться за нашего Грозового. Это тогда у него было двадцать книг, лет шесть назад, теперь больше, но считать его романы ему на славу я не буду из принципа.