Убить Зверстра
Шрифт:
Зверстр начал отрываться от времени, сосредоточившегося в кратком зависшем миге, чувствуя, как его засасывает безвоздушная трясина того, что осталось позади. Острая смертная тоска завладела телом. И тут он снова услышал вой собаки, от которого мороз пробирал кожу. Опять соседка осталась дома одна, — подумал он. До ухода на работу она выводила на прогулку своих псов, когда-то взятых в дом для сынов-близнецов. Собственно, брали соседи одного пса, второй же появился у них по несчастью. Первого пацанам подарил он, их сосед. Очень ему нравились эти мальчики, его влекло к ним все: опрятность в одежде, чистота тела, мягкость и округлость форм. Да нельзя было их трогать! Но сердцу не прикажешь, он, не скрываясь, тянулся к ним, стараясь постоянно быть нужным, делать им приятное.
Порой он удивлялся, как беспечны бывают взрослые. Ведь что может привязать молодого одинокого мужчину к соседским детям, если у него нет и не было своих детей или младших братьев и сестер, за которыми он скучал бы, если ему пора подумать о собственной семье, а он не заботится этим и не водится с женщинами, если полон город слухов о маньяке, убивающем мальчиков? Если… если…
Пожалуй, умнее родителей оказались сами мальцы: пока были несмышленышами, отвечали ему привязанностью. Вместе ходили гулять, покупали мороженое, наблюдали за расцветающими каштанами, загорали на пляже. Он водил их в цирк, на новогодние праздники. Со временем мальчишки вытянулись, окрепли, начали заниматься спортом: греблей на байдарках. Наметившиеся фигуры, натренированные плечи, обрисовавшаяся стать каждого — все это развело между ними мосты, установило дистанцию. Подростки начали стесняться толстого, всегда неуклюжего, сопящего соседа. Конечно, в этом было что-то неприятное, обидное для него. Затем они повторят эту схему отношений с еще одним другом — подаренным щенком.
Зверстр подобрал на улице щенка дворняжки и принес им в подарок. Маленький черный комочек помог на время восстановить их дружбу: он доставлял детям массу радостных впечатлений, и Зверстр имел возможность разделять ее с ними. Но однажды дети не доглядели, и щенок, вывалившись с балкона, повредил себе ножку. С помощью ветврачей его выходили, но ножка осталась увечной. Щенок обходился тремя здоровыми, а правая задняя висела усохшая и неподвижная. И тут мама, эта дурная кобылица, сделала глупость, это если рассматривать по отношению к ребятам, и преступление по отношению к покалеченному щенку: она купила сыновьям щенка добермана. Вот откуда растет их предательство, — подумал как-то Зверстр.
Надо было видеть страдания смышленого, все понимающего Рока (так звали дворняжку). Он, конечно, не обижал маленького Бакса, но на хозяев смотрел с непреходящей укоризной. Драма не обошла и мальчишек. С одной стороны, они любили и жалели Рока, а с другой, — стеснялись гулять с ним: мало того, что увечный, так еще и беспородный. Все чаще Рок оставался дома, а на прогулку ходил лишь Бакс. Родители мальчишек искренне не знали, как быть. Мать уже поняла, что совершила не самый мудрый поступок, но он уже стал фактом. И тут на помощь снова пришел он, Зверстр. Сам предложил, что раз в день, под вечер, сможет выводить на прогулку непрестижного песика. Его это не смущало. В конце концов, это он принес его в их дом, что и давало ему преимущества.
Итак, он получил возможность общаться с мальчишками того возраста, который его особенно волновал. Не сразу, конечно. Первое время он ходил вокруг них кругами, наблюдая шумную компанию, собирающуюся со своими питомцами на пустыре за новостройками, издалека. Сначала познакомились и подружились собаки. Скоро и Зверстр стал там своим человеком.
Никто не связал это знакомство с тем, что однажды на этом пустыре нашли растерзанный труп Жени Пиленко, хвастуна и спесивца, не раз задиравшегося к братьям-близнецам, соседям Зверстра. К той физиологической утехе, которую организовал себе Зверстр убийством Жени, добавлялась и моральная, если ее можно так назвать в общечеловеческом смысле, радость оттого, что отомстил за своих младших друзей, пусть и предавших его.
Щенки между тем незаметно превратились в псов.
Напряженное расписание дней, состоявших из занятий в школе и тренировок, не позволяло ребятам регулярно выгуливать своих питомцев. Тогда с собаками выходил на прогулку их отец — здоровенный бугай, которого Зверстр побаивался и потому ссужал ему, втайне от соседки, небольшие суммы до очередной получки. За это сосед считал Зверстра своим парнем, уважал, долг исправно возвращал и о новом просил не сразу.
А сейчас ребята и вовсе уехали на соревнования, а сосед — в командировку, в доме с собаками осталась сама соседка. Видимо, случилось то, что и всегда: Рок погнался за сучкой, и соседка не смогла его вовремя завести в дом. Теперь один из них воет в квартире, а другой — на лестничной площадке.
Зверстр тяжело поднялся с постели, вытер сухой пеленкой, всегда лежащей у него под подушкой, взмокшие подошвы, протер опрелости между пальцами. Сопя, сполз с кровати, подцепил ногами пропотевшие шлепанцы, на ходу набросил на плечи махровый халат, только чтобы не продрогнуть, и протопал к входной двери. Заглянул в «глазок». Так и есть, Рок сидит под дверью снаружи, а эта породистая дурачина Бакс бьется головой о дверь в квартире, штурмует ее.
— Охо-хо… — протянул Зверстр, вкладывая в этот возглас осуждение и гнев.
Подошел к телефону и по памяти набрал рабочий номер соседки.
— Алло, Лена, это ты?
— Я, — послышалось там.
— Это твой сосед звонит.
— Я узнала.
— Слушай, псы воют, спасу нет. Что делать?
— То, что и всегда, — весело предложила она.
— Тогда я еду?
— Давай.
Соседи доверяли ему ключи от квартиры не только тогда, когда надо было впустить блудного пса, но и на более длительный срок, уезжая в отпуск или в гости. Он ухаживал за домашними питомцами, поливал цветы, забирал из ящика почту. Перед приездом хозяев не гнушался слегка убраться в квартире.
Зверстр наскоро умылся и привел себя в порядок, выпил чашку обжигающе горячего кофе и выскочил на улицу.
Там было неуютно. Когда в канун весны властвует холод, природа не одета ни в снега, ни в капель, не опушена ни инеем, ни зеленью, стоит черная и обглоданная, как будто по ней прошелся какой-нибудь хан с голодной ордой, то и на душе лежит унылая беспросветность. Хочется праздника. Ан нет его. Не сыщешь, не вырвешь из высохших костяшек безвременья.
До остановки троллейбуса ходу было минут десять. Это время он соединил с новым для себя занятием, недавно открытой приятностью: размышлениями о бесцветности жизни, о скудной ее щедрости, о бессмысленности тревог и волнений. Эта медитация, как ни странно, действовала на него успокаивающе. Люди не наедаются, поизносились в одежде, мерзнут, болеют и умирают от постоянных унижений и стрессов. Вот плата за их самоотверженный труд. Сначала из них выжали все, что можно, построили за их счет города и заводы, плотины и полигоны, наполнили их деньгами государственную казну, а потом все это разграбили и приватизировали проходимцы от политики и власти. Более того, умудрились через сберкассы забрать даже то, что когда-то позволили простолюдинам накопить для собственных похорон.
Вот, а теперь пришел черед таких, как он, чтобы отнять у них последнее — живую и теплую плоть. Ему и раньше, бывало, приходили в голову подобные мысли, но он не придавал им значения. Думал, что так устроена природа: на тысячи «травоядных» она производила на свет одного сильного «хищника», хозяина этих блеющих отар.
Теперь, после того как какие-то соседские пацаны гнушались дружить с ним, с одной стороны, и после трезвого размышления о том, куда завело себя человечество, с другой стороны, он изменил взгляд на мир. Он понял, что является не естественным продуктом эволюции, а следствием нарушения в развитии социума. В этом содержалась принципиальная разница. Если исходить из первого предположения, то он был создан в гармонии с остальными творениями высших сил, во втором же случае являлся мутантом, итогом человеческих ошибок, болезненной аномалией, обусловленной непосредственно людьми, их извращенным подходом к своему развитию. Одним словом — уродом по милости этих малых, которых он считал отарой, табуном, скопищем и так далее. Если в первом случае он готов был смиренно принять свое предназначение, то во втором — всей душой восставал против такой участи. Почему именно он должен был выпасть из нормального хода событий? Какое проклятие, ниспосланное на весь род людской, легло на него одного? Почему он один вынужден расплачиваться за общие грехи, за несовершенство человеческой популяции? Ответов он не находил и это его озлобляло против нормальных людей до крайности.