Убить Зверстра
Шрифт:
Он устал от перемен, происходящих в его душе, но они уже развязали узелок и пошли неуправляемым ходом, будоража его убогий разум.
Одно дело, когда он вначале презирал и ненавидел людей за то, что они ханжески ограничивали свои потребности — естественные, как он полагал, у всех одинаковые — досужими измышлениями о морали. И совсем другое, когда он ненавидит их теперь за то, что сам является объектом презрения, что стал таким не по собственному выбору и даже не по предначертанию небес, а единственно потому, что некоторые из людей попирали ими же отшлифованную за века мораль. Они насиловали естество, занимаясь извращенным сексом. И это вошло в плоть и кровь их наследственности, в гены, изломало наклонности и волю их потомков. А из оказавшихся самыми слабыми, самыми неустойчивыми звеньями, как язва, появился он — патологический тип, внутренний изгой, урод.
Новая ненависть захлестнула его, хотя вдруг открылось понимание, что большинство тех, кто его окружал, не были ни в чем виноваты. Не они привели его родовую ветвь к деградации, не они лично разлагали общество. Они наравне с ним сейчас страдают от того, что общий их организм-социум теряет иммунитет и болеет немыслимыми, дикими болезнями: голодом, нищетой, беспризорностью, попранием интеллектуальных достижений, упадком морали. Пусть бы в обществе воцарилось обыкновенное варварство, и то было бы сносно. Но ведь сейчас тут преобладают нравы извращенного скотства. Не они виноваты, что на фоне этого страшного состояния возник он и продолжают появляться подобные ему. Но почему они позволили сделать с собой это? Почему?
Ему показалось, что спасение только в одном — в поголовном истреблении этих безвольных созданий, которые ничего не решают, ни на что не влияют. Уничтожить эту зараженную вырождением, неудачную популяцию и вырастить новую, в которой он возродится нормальным человеком. Уничтожить. Хотя он не знал, как решать те задачи, которые встанут перед провидением после этого. Голова и так болела и кружилась.
Он только чувствовал, что эта бабка, подсевшая к нему в троллейбусе, убогая и несчастная, в разлезшихся башмаках, подвязанных веревкой, в невычищенном, потерявшем цвет пальто, которая, скорее всего, закончит свои дни где-нибудь под забором или на трамвайной остановке, всю жизнь проработала для того, чтобы в старости у нее все отняли те, кто теперь вершит дела и суд, презирает, гонит и преследует его, ублюдка, кого он должен бояться пуще всех. Бабка на своем горбу взрастила нынешних гробовщиков.
Как можно было допустить, чтобы воры, лжецы, авантюристы взяли верх, снова превратили в рабов большую часть населения, оскорбляли заветы и ценности их отцов и дедов? Он одинаково ненавидел и тех, кто сегодня правил бал, и тех, кому отныне суждено плодиться и мучиться в резервациях, потому что он теперь чувствовал себя итогом их неправильных отношений. Приблизительно так ненавидит родителей ребенок-инвалид, калека, чья участь решилась тем, что покладистую мать изнасиловал отец-алкоголик. В его сознании возникает мысль, что не будь этого, среди людей не было бы инвалидов.
Зверстр впервые осознал, что он не просто человекоподобный зверь, нелюдь, а опасное явление, в данных условиях набирающее силу. Ему стало страшно от мысли, что процесс этот станет глобальным, что станет меньше нормальных людей, в среде которых ему было так хорошо. Здесь он был тайной для всех, приятным для себя исключением. Во что же превратится мир, если таких станет больше, даже просто очень много? В каких поединках тогда придется ему отстаивать свое право на существование и удовлетворение своих уникальных потребностей?
Успеть! Успеть насладиться жизнью и убивать, убивать…
По телу разлилась теплая волна, приятной дрожью, словно эхом, отозвалась под ложечкой. Сегодня же он снова выйдет на поиски «партнера».
Зверстр не заметил, как доехал до центра города.
К возникшему возбуждению от мысли, что он имеет право собирать свой кровавый урожай пусть не потому, что специально послан на землю с этой миссией, но по логике искривленного развития общества, значительно добавило соседство той нищенки, что сидела с ним рядом. Приятно иметь дело с чистыми, благоухающими людьми. Но и в запахе нечистот есть своя прелесть. Вонючее тело, пропахшие мочой лохмотья возбуждают грубее и острее.
Старуха неуклюже выходила из троллейбуса на той же остановке, что и он. Зверстр ласково улыбнулся ей:
— Давайте, мамаша, руку.
— Спасибо, сынок. Дай бог тебе здоровья, — прошамкала та, удивившись давно забытой любезности по отношению к ней.
— Все будет хорошо, — ответил он. — Вас проводить?
— Нет, мне близко. Я, вишь, на работу приехала. Здесь, возле ресторана, хорошо подают. Вот мне хозяин и определил место, — она указала на здание гостиницы «Украина», где на первом этаже размещался одноименный ресторан.
— И мне туда, — махнул Зверстр на прощанье рукой, намереваясь обогнать старуху. — О каком хозяине вы говорили? — поинтересовался вдруг.
— Ну вот! — вздохнула та. — Не удержался, да? Много будешь знать, скоро состаришься. Не боишься старости?
— Не только старости, я и смерти-то уже не боюсь.
— Ну? — выразила сомнение нищенка.
— Точно.
Старуха опустила глаза вниз, как будто разговор начал ее смущать. Потом, преодолев сомнения, посмотрела на него прямо и отстраненно:
— Тогда готовься, бродит она вокруг тебя. Давно бродит, — и резко ушла в сторону, быстро смешавшись на перекрестке с толпой.
Зверстр ухмыльнулся. Подумаешь, нашла, чем удивить. Он и сам о себе многое знал из того, что другим неизвестно было. Следом за бабкой он прошел до угла гостиницы, а потом та пошла вдоль крыла, выходящего фасадом на улицу Короленко, а Зверстр скрылся в дверях, ведущих в офисные помещения с окнами на проспект Металлургов.
— Что ты так долго? — встретила его Лена, главный бухгалтер фирмы, которой принадлежала гостиница.
— Троллейбуса долго не было. Собак кормить или не надо?
— Я вечером покормлю. Ты, если хочешь, выгуляй их ближе к вечеру, а то мне сегодня некогда будет.
— А что так? — спросил механически.
— Ребята возвращаются, надо встретить.
Внезапно его словно током ударило, бешено заколотилось сердце.
— Сами, что ли, не доберутся. Не впервой, — сказал охрипшим голосом.
— Поезд поздно приходит, а у нас все-таки окраина, — она вздохнула. — Прибегу домой, приготовлю поесть, а потом на вокзал. С собаками возиться некогда, не успею. Так как, выгуляешь?