Убитая в овечьей шерсти

Марш Найо

— Не потому, что я боюсь, — ответила она. — Я не совершала этого, и никому не удастся доказать противоположное. Я, видимо, должна испытывать страх, но я его не испытываю. Я нисколько не опасаюсь за себя.

— Очень хорошо. Лосс предположил, что отношение миссис Рубрик к мужу в последнюю неделю изменилось. Он предположил, что вы можете объяснить это. Не так ли?

Она не ответила. Медленно и, казалось, неохотно она подняла взгляд на портрет миссис Рубрик.

— Терри! — сказала Урсула. — Она знала? Она обнаружила это?

Фабиан вскрикнул, и Теренция повернулась не к Урсуле, а к нему.

— Ты идиот, Фабиан, — произнесла она, — ты неповторимый идиот.

Огонь

горел низко, ив комнате стало душно от табачного дыма.

— Я сдаюсь, — громко сказал Дуглас. — Я не очень хорошо разгадываю загадки, и будь я проклят, если понимаю, к чему вы клоните. Ради Бога, давайте проветрим здесь.

Он прошел в дальний конец помещения, отдернул занавески и распахнул окно. Ночной воздух хлынул в комнату, — легкий, спокойный, чистый. Аллейн присоединился к Дугласу, стоявшему у окна. «Если бы я заговорил, — подумал он, — мой голос устремился бы к горным вершинам, к вечным снегам».

Он отметил, что равнина перед домом болотистая и поросла одинокими ивами. Теперь, в лунном свете, он увидел отблеск воды и услышал крик дикой утки, сопровождаемый плеском крыльев. Кто-то подбросил хворосту в огонь, и тень от фигуры Аллейна заплясала по террасе.

— Мы что, хотим замерзнуть? — ворчливо спросила Урсула.

Дуглас уже протянул руку, но, прежде чем он успел задернуть занавеску и закрыть окно, послышались шаги, и человек прошел по террасе, направляясь в северную часть дома. Когда свет из окон комнаты упал на него, стало видно, что на нем опрятный черный костюм и фетровая шляпа. Это был Маркинс, который вернулся из дома управляющего. Дуглас захлопнул окно и опустил занавеску.

— А вот и главный герой, — сказал он, — который ведет хозяйство в этом доме и которому безразлично все, пока мы тут городим чепуху о характере женщины, которую он, возможно, убил. Я пошел спать.

— Через минуту он принесет напитки, — возразил Фабиан, — почему бы не подождать и не выпить?

— Будь моя воля, я бы отправил его к чертям собачьим вместе с подносом и графином.

— Честное слово, Дуглас! — хором сказали Фабиан и Урсула. — Ты просто…

— Ладно, согласен, — сердито буркнул Дуглас, — я дурак. Ничего больше не скажу.

Он с размаху опустился на диван, но на этот раз не положил руку на спинку позади Теренции. Теперь он взирал на нее с любопытством и даже с некоторой робостью.

— Итак, вы предпочитаете оставить вопрос мисс Харм без ответа, — заметил Аллейн, обращаясь к Теренции.

Она подняла с колен вязанье, словно надеясь этим жестом вернуть себе прежнюю собранность. Затем она машинально скомкала ярко-красное месиво вокруг белых спиц и снова расстелила пряжу на коленях.

— Вы вынуждаете меня говорить, — сказала она, — вы все. Ты говоришь, что все мы согласились на эту процедуру, Фабиан. Когда ты, Урсула и Дуглас решились, как могла я не согласиться? Разве я могла отказаться? Я посторонняя. Миссис Рубрик платила мне за мою работу, а теперь ты, Фабиан, платишь мне за мою работу в саду. Отказываться я не вправе.

— Вздор, Терри, — откликнулся Фабиан.

— Ты никогда не был в моем положении. Ты не понимаешь. Ты очень мил и неофициален и обращаешься со мной, как говорят люди моего класса, почти как со своей. Почти, но не совсем.

— Моя дорогая, это просто оскорбительно. Ты достаточно хорошо знаешь меня и мои взгляды, и подобное отношение возмущает меня. «Твой класс»! Как ты смеешь козырять своими классовыми чувствами, Терри?

— Ты мой хозяин. Ты не настолько привержен к коммунистическим идеалам, чтобы отказаться от Маунт Мун, когда он оставил его тебе.

— Я думаю, — произнес Аллейн, — мы можем вернуться к вопросу, на который, поверьте, мисс Линн, вы не обязаны отвечать. То есть: узнала ли миссис Рубрик в последнюю неделю своей жизни о привязанности между вами и ее мужем?

— А

если я не отвечу, что вы подумаете? Что вы предпримете тогда? Пойдете к миссис Эйсуорси, которая меня терпеть не может, которая состряпает чудовищно неправдоподобную историю. Когда он был болен, он хотел, чтобы за ним ухаживала я, а не она. Этого она мне не простила. Уж лучше вы узнаете правду от меня самой.

— Да, это гораздо лучше, — бодро согласился Аллейн. — Давайте послушаем.

Она рассказала об этой странной связи. Они работали вместе над одной из статей Флосси, он — за столом возле окна, а Теренция подносила ему книги. Она подошла к нему с томом Хэнсарда и положила книгу на стол, открыв на нужной странице. Он наклонился, и грубый твид его рукава коснулся ее обнаженной руки. Они остались неподвижны. Она посмотрела на него, но лица его не увидела. Он ссутулился. Ее свободная рука шевельнулась и легла ему на плечо. Она описала сцену бережно, с точностью, словно каждая подробность была важна, словно, решившись говорить, она не хотела оставлять ничего недосказанного. Перед ним была, подумал Аллейн, незаурядная молодая женщина. Она подчеркнула, что это был первый эпизод такого рода, и, видимо, оба были слишком взволнованны, чтобы услышать, как открылась дверь. Ее правая рука все еще лежала у него на плече, когда она повернулась и увидела свою работодательницу. Он замер, и ее левая рука осталась под его ладонью на открытой странице книги.

Флоренс стояла в дверях. Она держала кипу бумаг, и они шуршали у нее в руках. «Лицо ее было лишено выражения», — сказала Теренция, и Аллейн взглянул на портрет. «Как обычно, были немного видны зубы. Глаза ее всегда казались словно испуганными, такими были они и на этот раз. Она просто смотрела на нас». Ни Рубрик, ни Теренция не произнесли ни слова. Флоренс сказала громко: «Мне срочно нужны эти доклады» — и повернулась, чтобы уйти. Дверь за ней захлопнулась. Рубрик сказал Теренции: «Моя дорогая, я надеюсь, вы простите меня», и Теренция, уверенная теперь, что он любит ее, и в душе не испытывая ничего, кроме радости, легонько поцеловала его и отодвинулась. Они спокойно вернулись к нескончаемым докладам Флосси. Странно, сказала Теренция, но они почти не были огорчены ее появлением. Оно казалось чем-то незначительным и никак не угрожало прочности их взаимной привязанности. Они продолжали свою работу, сказала Теренция, и Аллейн представил себе их двоих, иногда обменивающихся репликой или улыбкой, чаще занятых поиском подходящих отрывков и цитат для Флосси… Странно, подумал он.

В атмосфере согласия они работали все утро. За обедом, когда все шестеро собрались вместе, Теренция заметила, что Флосси менее разговорчива, чем обычно, и внимательно наблюдает за ней. Это ее не особенно встревожило. Она туманно предположила: «Должно быть, она просто удивилась, как это я положила руку кому-то на плечо. Наверное, она подумала, что это несколько самонадеянно с моей стороны. Она впервые заметила, что я человек».

В конце обеда Флосси неожиданно заявила, что ей понадобится помощь Теренции днем. Оказалось много работы по перепечатке и приему писем. Это была обычная рутина, и сначала девушка не заметила ничего необычного в манере Флосси. Однако вскоре она почувствовала, что Флосси, сидя у камина или за столом, пристально наблюдает за ней. Она бы с удовольствием отвергла мысль об этой неприятной слежке, но, не в силах бороться с искушением, подняла глаза, чтобы встретить взгляд, пронзительный и бесцветный одновременно. Теренции было нелегко выносить такое поведение, ей стало не по себе, и она бы предпочла любой разговор и даже упреки. Теплая волна удовольствия от открытия, что Рубрик любит ее, теперь схлынула, оставив лишь трезвое чувство стыда. Она невольно увидела себя глазами Флосси: второсортная маленькая секретарша, которая флиртует с мужем своей хозяйки…