Убитая в овечьей шерсти
Шрифт:
Но предположим, что Урсула без пяти три слышала именно шаги убийцы. Если его задачей было сокрытие чемодана и кошелька, он должен был обязательно выждать, пока все в доме уснут.
Аллейн сам был уже сонным и усталым. Холодок переутомления полз по его конечностям. «День был долгим, — подумал он, — а я не в лучшей форме». Он переоделся в пижаму и сделал холодное обтирание. Затем он лег в постель в ночной сорочке, чтобы согреться. Его свеча, превратившись в огарок, оплывала, захлебываясь собственным воском, и, наконец, погасла. На письменном столе стояла другая, но у Аллейна в изголовье был фонарь, и он не пошевелился. Была половина третьего. Приближалось холодное утро. «Могу ли я позволить себе вздремнуть, — пробормотал он, — или написать Трой?» Трой, его жена, находилась на расстоянии тринадцати тысяч миль, занятая съемками вместо того,
Ни единый ночной шорох не пробегал по занавескам, ни одна мышь не шевельнулась под обшивкой. Где-то вдалеке, там, где жили слуги, один раз тоскливо и одиноко залаяла собака. Но внимание Аллейна привлек звук внутри дома. Это был равномерный скрип старых ступенек под чьей-то тяжестью. Затем очень медленно, но отчетливо на площадке раздались шаги. Аллейн насчитал восемь, дотянулся до фонаря и приготовился, что сейчас щелкнет замок в его двери. Его глаза привыкли к темноте, и он различал белизну контуров дверного проема. Дверь приоткрылась, сначала медленно, затем резким толчком она распахнулась, и показалась мужская фигура. Мужчина стоял спиной к Аллейну. Он деликатно прикрыл дверь и обернулся. Аллейн включил фонарь. Словно в фокусе, появилось лицо с прищуренными от внезапного света глазами. Это был Маркинс.
— Как долго вы шли! — сказал Аллейн.
Когда была зажжена вторая свеча, Маркинс оказался похожим на птицу. Он был худощав, черные волосы резко зачесаны назад, словно дешевый парик без пробора. У него были маленькие черные глаза, тонкий нос и подвижный рот. Поверх черных брюк на нем был рабочий халат слуги. Он говорил на смеси кокни и американизмов, но в целом в нем не было ничего примечательного. Лицо его выражало наивность и откровенность, почти невинность, но темные глаза были чуть прищурены, и, несмотря на свои манеры, в целом приятные, он, казалось, был постоянно настороже.
Маркинс перенес зажженную свечу на ночной столик Аллейна и стоял в ожидании, вытянув руки.
— Сожалею, что не мог раньше, сэр, — тихо произнес он. — Они все чутко спят, ничего не поделаешь. Все четверо.
— Не больше? — прошептал Аллейн.
— Пятеро.
— Пятый выбыл.
— Было шестеро.
— От шести отнять два, будет четыре плюс один лишний.
Они посмотрели друг на друга с усмешкой.
— Правильно, — сказал Аллейн. — Я до смерти боюсь, как бы не забыть чего-нибудь.
— Это вряд ли сэр, а я-то узнаю вас повсюду.
— Мне следует возить с собой накладную бороду, — мрачно произнес Аллейн. — Ради Бога, сядьте и включите свет. Хотите сигарету? Как давно мы с вами встречались?
— В тридцать седьмом, не так ли? Я вступил в спецподразделение в тридцать шестом, а встретился с вами перед тем, как уехал в Штаты на эту работу перед войной.
— Верно. Мы вас устроили стюардом на германский лайнер, если не ошибаюсь.
— Так точно, сэр.
— Между прочим, можно ли говорить, а не шептать?
— Думаю, что да, сэр. С этой стороны никого нет. Молодые леди — через коридор. Их двери заперты.
— Хотя бы вполголоса можно рискнуть. Вы очень хорошо справились с первым заданием, Маркинс.
— Боюсь, сэр, что в этот раз не так удачно. Я был вообще против этого.
— Ну, ладно, — решительно произнес Аллейн, — расскажите все, как было.
— С самого начала?
— Желательно.
— Итак, сэр, — начал Маркинс, переставляя стул поближе к кровати.
Они наклонились друг к другу, со стороны напоминая классическую иллюстрацию к Диккенсу: Аллейн в темной сорочке, с длинными руками, сложенными на одеяле, и Маркинс, маленький, осторожный, сосредоточенный. Свеча мерцала, словно нимб, за его головой, и тень Аллейна, сутулая, карикатурно увеличенная на стене, казалось, грозила им обоим. Они говорили тихо, но отчетливо был слышен каждый звук.
— Меня продержали в Штатах, — заметил Маркинс, — вы, конечно, знаете об этом. В мае 1938 года, мистер Аллейн, я получил указания от ваших людей выйти на японского закупщика шерсти, мистера Курату Кана. Он находился в Чикаго. Понадобилось время, но, в конце концов, я добился своего через его слугу. Этот слуга был полукровка и ходил в какую-то вечернюю школу. Я тоже поступил туда и заметил, что этот метис подлизывается к другому ученику — тот работал швейцаром
— Я помню.
— Как оказалось, мы попали в точку. Он, конечно, часто разъезжал за шерстью. Ничего особенного не случилось до августа 1940 года, когда он сказал, что неплохо было бы мне поехать с письмом от него к его приятельнице, миссис Артур Рубрик, члену парламента, которой был нужен слуга-англичанин. Он сказал, что племянник миссис Рубрик занят работой, которая их интересует. Они очень пронырливые, эти япошки.
— Да, именно.
— Вот так. Я отправил кодированную телеграмму в спецотдел, и они приказали мне ехать. Они очень заинтересовались мистером Каном. Я приехал сюда, и все было в порядке. Меня наняла миссис Рубрик, и все шло как по маслу. Однако что я скажу Курате Кану? Спецотдел предупредил меня, что работа Лосса важная, и дал мне разную мелочь по телефону на случай, если Кан будет недоволен. Это сошло. Я даже попытался кое-как собрать разрозненные части радиостанции. Я установил плохое освещение и сделал некачественный снимок, а потом сказал ему, что снимал через закрытое окно наверху лестничной площадки. Я думал, скоро появится какой-нибудь знаток, посмотрит на снимок и скажет, что его одурачили. Кан был вполне доволен. Он ни в чем не разбирался. Он был просто передаточным звеном. Конечно, так долго продолжаться не могло. Они поймали его, наконец, на моей информации, и это был полный финиш.
— Только в том, что касалось Кана.
— Правильно, сэр. Был еще второй раунд. Но вы знаете об этом все, мистер Аллейн.
— Я бы хотел услышать об этом от вас.
— В самом деле, сэр? Хорошо. Инструкции, которые исходили от вашего учреждения, сводились к тому, чтобы я ни в коем случае не позволял миссис Рубрик или молодым джентльменам усомниться в том, что я лишь тот, чью роль играю. Через некоторое время ваши люди сказали мне, что произошла утечка информации, не той, фальшивой, телефонной, а настоящей информации о магнитном взрывателе. Не через японские каналы, а через германские. Это было серьезно. Так что теперь, три года проработав фиктивным агентом, я должен был искать настоящего. И тут, — жалобно сказал Маркинс, — я просто руками развел. Решительно не за что было уцепиться. Ни одного намека.
— Мы так и думали, — вставил Аллейн.
— Самое обидное для меня как для профессионала было то, что кто-то работал у меня под носом в этом самом доме месяцами. Кем я себя почувствовал, когда узнал об этом? Дерьмом. Считать себя асом, специалистом по фальшивкам — и все это время позволять накалывать себя таким образом.
— Если это вас утешит, — сказал Аллейн, — один канал утечки перекрыт. Два месяца назад германское торговое судно было задержано у побережья Аргентины. Детальные чертежи магнитного взрывателя и зашифрованные инструкции были обнаружены на его борту. Единственным связующим звеном между этим судном и Новой Зеландией был журналист, который путешествовал по свету на грузовом судне. Конечно, таких спортсменов не счесть, и большей частью они безобидные чудаки. Этот тип, уроженец Португалии, посетил почти все порты в стране в прошлом году. Наши люди выследили, как он отправился в трактир в нейтральном порту, пил там со шкипером этого немецкого судна и неожиданно оказался при больших деньгах. Мы извлекли на свет эту историю, и фигура журналиста оказалась довольно темной. В общем, все как обычно. Мы в нем довольно уверены, и он не получит разрешения на берег в следующий раз, когда пожалует на этом судне, этакий любитель романтических путешествий.