Убийственные мемуары
Шрифт:
Менее чем через месяц – 17 октября – он пересек границу ГДР в автомобиле с двойным дном. Мариуш Ковалевский был очень перспективным агентом и успел передать информацию, ценность которой трудно переоценить.
Утро 21 февраля 1984 года врезалось мне в память. Просматривая в начале рабочего дня оперативную сводку, я отметил две новости. Первая приятно удивила меня: в Берлин с официальным визитом прибывает делегация Народной Республики Ангола во главе с министром внешней торговли товарищем Антониу Машаду. Мне довелось сидеть с этим человеком в камере смертников (я обязательно расскажу об этом), и я полагал, что он расстрелян. Вторая новость оказалась не столь оптимистичной: в Мюнхене на автостоянке, около здания, где размещалось радио «Свобода», сработало взрывное устройство (не следует путать с инцидентом, произошедшим ровно тремя годами ранее, 21 февраля 1981 года, когда штаб-квартира радио «Свобода» была взорвана швейцарским анархистом Бруно Брегетом), пятеро человек получили ранения, а один из них – Мариуш Ковалевский – скончался по дороге в больницу…"
Ракитская позвонила Турецкому вечером того же дня как ни в чем не бывало. Свидетели-эпилептики ему прежде не встречались, хотя вообще больных всех мастей ему за двадцать лет юридической деятельности попалось уже немало, и статистика была такова, что если одна половина из них считала себя абсолютно здоровыми, то вторая – находящимися при смерти. Поэтому Турецкий на всякий случай аккуратно поинтересовался, как Ольга себя чувствует, но она не обратила на этот вопрос ни малейшего внимания.
Слава богу, что в Генпрокуратуру «скорая помощь» приезжает несколько быстрее, чем к рядовым гражданам, – все обошлось благополучно. Правда, еще до ее приезда Турецкий обнаружил на запястье Ольги медный браслет с надписью «Epilepsia». Еще там был выбит номер телефона. Турецкий, не колеблясь, по нему позвонил, и правильно сделал – это оказался сотовый телефон личного врача Ракитской. Он приехал на пять минут позже «скорой», не отключая по пути телефон и расспрашивая Турецкого о подробностях, заодно давая элементарные инструкции, а именно: обеспечить больной доступ свежего воздуха, приподнять голову и пр. Заодно он просветил Александра Борисовича, что эпилепсия Ольги Ракитской является не самостоятельным заболеванием, вроде генуинной эпилепсии, а симптоматическим, случившимся вследствие травмы головного мозга, полученной ею в шестнадцатилетнем возрасте в дорожно-транспортном происшествии. А еще сообщил суточную дозу карбамазепина, необходимую Ракитской.
– Да вы за кого меня принимаете вообще? – заорал распереживавшийся Турецкий. – Приезжайте скорее и сами колите чего надо.
– Мне кажется, – сказала Ольга Турецкому по телефону, – утром вы спрашивали меня о чем-то, и я не успела ответить. Или я это придумала? У меня немного голова побаливает, я могла что-то спутать.
– Вы это не придумали, у вас хорошая память. Речь шла о картине, которая исчезла из квартиры вашего отца. Вы говорили, что не помните, чтобы в спальне висела картина.
– Вообще-то… вообще-то, может, и была там какая-то мазня, но где точно она висела – не скажу, не помню.
– Это и не требуется, мы сами знаем, где она висела. А вы помните, Оля, что на ней было изображено, на этой мазне?
– Берег реки, пустая лодка, закат… что ж еще… в речке небо отражалось, людей там не было, это точно.
– Это была акварель или, может, масло?
– Понятия не имею.
– Но как же нам ее идентифицировать?
– Господи, да какое это имеет значение?!
Турецкий не стал объяснять, что имеет, и немалое. Знать, какая картина пропала, – значит знать, что искать. А если найти этот пейзаж, то можно выйти и на людей, которые его похитили, а значит, скорей всего, – на убийцу.
– Может, хоть подпись художника там стояла? Художники – народ тщеславный, они же подписывают свои картины обычно.
– Ну наверно.
– Не помните?
– Какая разница, Александр Борисович? Вы что, сможете по подписи человека определить, это же несколько букв всего?! Не Ван Гог же!
– Не раздражайтесь, Оля, в моей работе невозможно заранее предположить, что окажется важным. Какие буквы там были?
– Ян.
– "Я" и "н"?
– Ну да.
– То есть имя – Ян. Так?
– Да не знаю я! Александр Борисович, вы придете на похороны?
– Постараюсь, Оля, постараюсь.
День начался неудачно, пришлось заехать в автосервис, заедал ручной тормоз. Чтобы скоротать время, Турецкий, не выходя из машины, позвонил помощнику:
– Что расскажешь?
– Только что прочитал новости в Интернете, – поделился Федоренко. – Оказывается, красивая женщина – это настоящий наркотик! Ученые раскопали.
– Они, похоже, хотят развеять последние романтические иллюзии, – заметил Турецкий, вспоминая Ольгу Ракитскую. Впрочем, пока что у него особо не было времени, чтобы ее забыть.
– Точно! Оказывается, красивые женщины, еда и наркотики воздействуют на одну и ту же зону мужского мозга. И хлеб, и зрелища (в смысле – созерцание прекрасной незнакомки), и доза кокаина – это все одно и то же, по большому счету.
– Не морочь мне голову и давай отчет по поводу автомобиля Ракитского. Готов?
– Всегда готов. – Это действительно было так, и в этом Турецкий не сомневался. Этот увалень, его помощник, успевал все на свете.
Но обыск машины Ракитского (двести тридцатый вишневый «мерседес» в отличном состоянии), стоявшей в гараже-ракушке в двадцати метрах от его подъезда, ничего не дал. По словам дочери, Ракитский никогда в машине ничего и не держал (имелись в виду записные книжки и прочие мелочи, которые помогают восстановить индивидуальный портрет их владельца и групповой – его окружения), по крайней мере, вспомнить она ничего подобного не смогла. В салоне не оказалось ни посторонних отпечатков пальцев, ни единого клочка бумаги в бардачке, ни монеты, завалившейся между сиденьями, – все было идеально и стерильно. Машина была куплена Ракитским полтора года назад, обслуживалась по старой памяти в гараже ДИС знакомым механиком Севастьяновым. К. И. Севастьянов показал, что виделся по этому поводу с Ракитским всего три или четыре раза. В серьезные аварии этот «мерседес» не попадал, а водитель Ракитский, по общим отзывам, был превосходный. Полковник Ватолин сказал Турецкому, что, по некоторым, гулявшим по ДИСу преданиям, в Африке у Ракитского был подержанный армейский «хаммер» и якобы с тех пор по любой нормальной дороге он мог проехать хоть с завязанными глазами и не расплескав блюдце с молоком. Видимо, с этой стороны жизни Ракитского – с автомобильной – ничего интересного Турецкому раскопать было не суждено. Отрицательный результат – тоже результат.
На похороны первоначально Турецкий ехать вообще не собирался, возможно, отправил бы Мишку, но теперь – деваться некуда – официально приглашен, и негоже отказываться. В этой связи стоило организовать глобальное наблюдение за всеми, кто приедет на Ваганьковское кладбище. Тем более любопытно будет потом отследить, как на него самого, «важняка» Генпрокуратуры, отреагируют.
Турецкий договорился с Грязновым, и спустя несколько часов Слава перезвонил и с гордостью сообщил, что в «операции» (хм) примут участие около тридцати (!) человек. По дороге у Турецкого свербела в голове одна лишь бесполезная мысль: что же такого могло исчезнуть из квартиры Ракитского, чего не заметили ни Ватолин, ни сосед, ни даже дочка?! А бесполезной мысль была по определению: Турецкий усмехнулся – если бы он умел такие ребусы разгадывать, то работал бы не в прокуратуре и даже не в Генпрокуратуре, а где-нибудь на эстраде, там это получше оплачивается.
Пора наконец с Ватолиным побеседовать. Или лучше прежде с Кузнецовым? Или с обоими разом? Нет, глаз не хватит, решил Турецкий. Сперва – с Кузнецовым. Если к нему ниточка от Ольги намечается, то не стоит и время терять. Хотя с чего он, Турецкий, это вообразил? Интуиция, что ли, пресловутая? А что есть интуиция? Ну допустим, постижение истины путем непосредственного ее… усмотрения, ха-ха, без обоснования с помощью доказательства. Да еще, как говорит Мишка Федоренко, субъективная способность выходить за пределы опыта путем мысленного схватывания, то бишь озарения. А говорит Федоренко это, кстати, глядя в энциклопедический словарь.