Убийство арабских ночей
Шрифт:
— Она все еще… была увлечена им?
— Мириам? — Гарриет презрительно выдохнула, словно готовясь издать смешок, что-то вроде «Ха!», и повела плечами, как бы избавляясь от насекомого. — Мириам? Ни в коем случае.
— Теперь чисто личный вопрос. Вы влюблены в Ричарда Батлера?
— Да.
— Он знает о вас и о Пендереле?
— Да.
— С каких пор?
— Сегодня с утра. Я ему рассказала. — Распахнув глаза, она с интересом уставилась на меня; ее так колотило, что было видно, с каким трудом она удерживается на грани настоящего истерического смеха. — О господи! Вы же не думаете… не думаете, что Ринк мог убить его? Послушайте!
Я не сказал ей, о чем думаю, так же как не хочу пока рассказывать и вам. Не скрывая растущего восторга, она продолжала смотреть на меня:
— Я вам больше скажу, мистер Хэдли. Кто бы ни хотел убить Пендерела, я расскажу вам о тех, кто не убивал его и не мог убить. Четверо из нас — четверо! — все время были наверху. Ринк — он-то и рассказал мне, как нашел труп… ну, вы знаете… в одиннадцать часов… — она тяжело дышала, — но он не мог этого сделать, и вы это отлично знаете. То есть он не мог убить его. Ринк, Рон Холмс и я — все мы были наверху с примерно двадцати минут одиннадцатого и до одиннадцати. Мириам присоединилась к нам еще до четверти одиннадцатого, и до одиннадцати все мы не расставались. Все четверо. Что вы об этом думаете?
Я не считал себя обязанным говорить ей, о чем думаю. Но она продолжала смотреть мне в глаза, и ее взгляд горел то ли искренностью, то ли открытым вызовом. Я так и не разобрался, чего в нем было больше.
— Могу ли я полагаться на ваши слова, — сказал я ей, — или это очередное совместное алиби?
— Можете положиться, мистер Хэдли. Это правда, клянусь вам, чистая правда!
Я открыл ящик стола и вынул схему музея, сделанную Каррузерсом:
— Вот план нижнего этажа. Покажите мне, в каких именно помещениях верхнего этажа вы были, имея в виду — над какими помещениями они располагались. Понимаете?
— Да. Конечно. Вот! Видите, наверху четыре основные галереи, точно так же, как и внизу. Всех их огибает что-то вроде балкона. Мы были в «Арабской галерее», которая прямо над той, что называется «Египетской».
— Куда ведет дверь из «Арабской галереи»?
— Это называется «Зал Шалей».
— Прямо под ним — «Персидская галерея»?
— Да, конечно.
— А вы знали, что в одном углу «Зала Шалей» расположена винтовая металлическая лестница, которая ведет прямо в «Персидскую галерею»? — Когда она кивнула, продолжая не сводить с меня взгляда, я предложил: — Давайте четко определимся. Значит, вы готовы поклясться, что между, скажем, без двадцати пяти одиннадцатью, когда мисс Уэйд, поднявшись, присоединилась к вам, она, вы, Холмс и Батлер все время были в «Арабской галерее» на глазах друг у друга — до какого времени?
— Примерно до без пяти минут одиннадцать, — уверенно ответила она. — Рон и Ринк успели упаковать тот сундук. Как раз к нам снизу поднялся Сэм Бакстер; вот он-то и воспользовался лесенкой в «Зале Шалей». Затем Ринк и Сэм, как самые сильные, потащили эту клеть вниз. Рон… да, Рон слышал, как Пруэн что-то кричит снизу. Поэтому он спустился по лесенке выяснить, в чем там дело, а Ринк и Сэм тащили ящик вниз по главной лестнице. Не знаю, известно ли вам все, что случилось…
Из замкнутого и напряженного свидетеля она превратилась в чрезмерно болтливого, и я осторожно вернул ее в русло разговора:
— Давайте снова зададимся тем же вопросом, мисс Кирктон. Значит, вы уверенно утверждаете, что с десяти тридцати пяти до без пяти одиннадцать вы, мисс Уэйд, Холмс и Батлер все время были на глазах друг у друга?
Простое повторение вопроса нередко приводит к удивительному результату: свидетель не то чтобы меняет показания, но вспоминает факты, которые, казалось, были давно забыты и похоронены. Гарриет Кирктон была далеко не дура. Она вцепилась в край стола, и было видно, что девушка лихорадочно пытается понять, не допустила ли она ошибки. Наконец она кивнула, но выражение раскрасневшегося лица не изменилось.
— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — медленно произнесла она. — Вы же говорили с Пруэном, не так ли? Вы хотите сказать, что этот старый смешной доктор Иллингуорд явился в музей примерно в то же время, когда к нам наверх поднялась Мириам, и что это было примерно в десять тридцать пять. Так? Я об этом не подумала. Сразу же после этого Рон Холмс вышел на балкончик, крикнул Пруэну и спросил у него, явился ли актер… Вы это имели в виду?
— Ну и?..
Она поджала губы:
— Рон выходил из помещения секунд на двадцать. Он был сразу же за дверью. Мы слышали его шаги, слышали его голос и слышали, как он вернулся. Можно считать, что практически он все время был в поле зрения. Разве не так?
Нельзя не признать, что практически так оно и было.
— В связи с этим одно маленькое уточнение, мисс Кирктон, — продолжил я. — Иллингуорд, которого все ошибочно приняли за актера из агентства, встретил Мириам в зале, когда она поднималась из погреба… — Я упомянул его как бы между прочим, поскольку не хотел, чтобы она думала, будто погреб имеет для меня какое-то значение. — И сразу же после этого она присоединилась к вам, своим друзьям. Тут же вылетел Холмс и возбужденно крикнул Пруэну, спрашивая, явился ли актер. Разве Мириам не сказала, как только что встретила его внизу в зале?
Мне показалось, что она была не готова к этому вопросу и даже не задумывалась над ним.
— Насколько я помню, нет, не сказала! Она вообще ничего не говорила.
— Как она себя вела, поднявшись? Нервничала? Была обеспокоена? Расстроена?
— Она была в очень нервном и расстроенном состоянии, — ровным голосом ответила Гарриет Кирктон. — Вы попросили меня говорить правду, что я и делаю.
Девушка заняла позицию, которую предпочитают многие, когда им приходится исполнять обязанности, несущие в себе легкую — именно легкую, а не тревожную — опасность; она физически напряглась. Так проходят мимо злобного пса, который издает тихое рычание.
— Вы знали, почему она была расстроена?
— Нет, мистер Хэдли, не знала.
Я воздержался пока от соображений по этому поводу. Встав из-за стола, я подошел к окну и, позвякивая в кармане мелочью, сосредоточился на текущих по стеклу струях дождя. Но когда я миновал круг света, то краем глаза уловил брошенный на меня взгляд. Поскольку я избегаю поспешных выводов, я не стал придавать ему особое значение; но все же мне показалось, что, когда я отвел глаза, она внезапно расслабила сведенные судорогой мышцы и, слегка откинув голову, проглотила стоящий в горле комок; на ее застывшем бело-розовом правильном лице, словно вышедшем из-под кисти Бёрн-Джонса, дрогнули густые ресницы. Оказалось, она всего лишь извлекла портсигар из кармана плаща и продолжала сидеть, молча уставившись в пол. Я повернулся: