Убийство на Аппиевой дороге
Шрифт:
– Тирон, тебе нет нужды уговаривать меня. Я только ждал паузы в нашей беседе, чтобы послать Белбо за своим плащом… а вот и он. – Белбо набросил плащ мне на плечи. Я запахнулся поплотнее. – С утра похолодало.
– Будем надеяться, что ливень не прекратится, - ответил Тирон. – В дождь трудно поджигать дома. Огонь быстро гаснет. Вот мы и поговорили о погоде. Теперь пойдём?
Цицерона мы застали в его кабинете погружённого в разговор с Марком Целием. Заслышав шаги, он поднял голову и, заметив, что я оглядываю кабинет, сказал:
– Милона здесь нет, он вернулся в свой дом. Хочет показать, что никого и ничего не боится. Да и кого ему бояться? Народ его
– В самом деле?
– А как же им любить его после того, как он избавил мир от этого негодяя? «Железные путы набросив тирану»…
– «Своими руками его задушил»[5], - договорил я цитату из Энния Квинта. – Так это правда?
– Что именно?
Я вспомнил тонкий след на шее Клодия. Его либо задушили верёвкой, либо удерживали, либо тащили.
– Что Милон задушил его своими руками?
Цицерон пожал плечами.
– Меня там не было, откуда же мне знать? Хотя идея неплоха. Милон очень силён, как и его легендарный тёзка. Думаю, ему вполне по силам задушить человека. Ты как считаешь, Целий?
– Задушить? – задумчиво переспросил Целий. – Что ж, удушье… Думаю, оно заставит людей забыть про кровь, отвлечёт внимание от этих зияющих ран. Да, пожалуй, такая версия мне по душе. Клодия задушили. Это не так ужасно, никакого кровавого месива. При мысли, что кого-то искромсали мечами и кинжалами, людей воротит. А вот «задушить голыми руками» – это уже героично, это ближе к подвигу. Задушить, как дикого зверя. Клодий – дикий, опасный зверь. Лучше бы по возможности избегать слишком уж натуралистических деталей; но если дойдёт до обсуждения, когда и как произошло убийство…
– Я пришёл не для того, чтобы слушать, как вы двое перебрасываетесь идеями, - вмешался я.
Целий лишь улыбнулся.
– Но как нам иначе узнать, какие идеи держатся в воздухе, а какие падают, как камни?
– У вас будет время заняться этим, когда я уйду.
Тирон скорчил неодобрительную мину, шокированный моей грубостью.
– Почему ты тогда согласился придти, Гордиан? – спросил Цицерон. – Я-то думал, Тирону удалось своим красноречием привлечь тебя на нашу сторону.
– Привлечь на вашу сторону? Помнится, ты говорил, что мы и так на одной стороне.
Цицерон заложил руки за голову на затылке и улыбнулся.
– Мы на одной стороне. Просто ты этого пока не понял.
– Не будь таким самоуверенным, Цицерон. Ты просил меня придти, и вот я здесь. Зачем? – Я шагнул к жаровне и протянул руки над огнём. – Да просто потому, что сейчас вечер, холодно, темно, и меня, как и всех, тянет к теплу и свету. Я пришёл из чисто эгоистических соображений. Мне нужен свет. Любой проблеск, который поможет увидеть, что нас ждёт. Знание, что подобно огню, осветит путь. А в твоём доме этот огонь горит в полную силу. Только сейчас он почему-то даёт больше дыма, чем света.
Цицерон добродушно пожал плечами.
– Что ж, раз так, надеюсь, и ты не откажешься пролить свет на кое-какие детали.
– Возможно.
– Ты был на сегодняшнем контио.
– Верно. Как ты узнал?
– Тебя там видели.
– Как ты узнал?
Цицерон махнул рукой, давая понять, что это совершенно не важно.
– Слухом земля полнится, Гордиан.
– Надо понимать, у тебя повсюду шпионы?
– Скажем так, мало что случается на Палатине без того, чтобы я почти сразу же об этом не узнал. Но мои люди могут проникнуть не везде. Есть места, где им лучше не показываться.
– Например, на контио, которое трое трибунов – верных сторонников покойного Клодия созвали, чтобы взбаламутить толпу?
– Трое?
–
– Саллюстий тоже? – Цицерон задумчиво потёр подбородок. – Уж он-то должен был одуматься.
– Плохо дело, - заметил Целий. – Саллюстий осторожный малый, и если он решился подстрекать к бунту вместе с остальными…
– Они не подстрекали к бунту. Контио закончилось шествием к дому Лепида.
– Шествие? – Цицерон поднялся я заходил по кабинету. Он вдруг показался мне очень усталым. – Может, поначалу это и было шествие, но к дому Лепида заявилась толпа погромщиков. Тебя ведь не было там, Гордиан?
– Конечно, нет. Я вернулся домой и хорошенько запер дверь.
– Тогда слушай. Весь этот сброд двинул на Палатин и присоединился к тем, что последние дни держали в кольце дом Лепида. Все вместе они стали выламывать дверь – булыжниками, которые выворотили из мостовой, и всем, что под руку попадётся. И взломали. Сломали замок, разнесли в щепки засов – слышишь, Гордиан? Вспомни об этом в следующий раз, когда запрёшь вечером двери своего дома и ляжешь спать, уверенный, что уж до тебя-то не доберутся. Никакая дверь, никакой замок никакой засов не бывают достаточно надёжны, когда в твой дом ломится чернь. Это был погром, Гордиан, самый настоящий погром. Они перевернул бюсты предков Лепида, разнесли в щепки мебель, сломали ткацкие станки – как видишь, они не страдают излишним почтением ни к древним римским традициям, ни к добродетельным римлянкам, которые эти традиции свято соблюдают. Женщины разбежались с криками ужаса.
– По всей вероятности, они намеревались схватить Лепида и принудить его тут же на месте провести выборы. А уж за каких кандидатов стали бы голосовать, долго гадать не надо. Гипсос и Сципион, известные приспешники Клодия. Как будто такие выборы могут иметь силу. Да смилуются над Римом боги в тот день, когда высших должностных лиц в республике станут выбирать по прихоти уличного отребья!
Цицерон перевёл дух и потёр лоб.
– К счастью, Милон был начеку. Милон всегда начеку. Он предвидел, что в последний день пребывания Лепида в должности случится что-то подобное, и собрал своих людей на боковой улице. Когда толпа стала ломиться в дом, люди Милона напали на них с тыла. Там было самое настоящее сражение, и крови пролилось немало. Но этого сброда хватило ненадолго. Они горазды только погромы учинять, а сражаться лицом к лицу – не их стихия. Лепида с его женой и дочерьми люди Милона обнаружили на верхнем этаже. Они там заперлись в комнате и были готовы перерезать себе вены. Можешь себе представить? Римский интеррекс собирался покончить с собой, чтобы не быть растерзанным толпой рабов и вольноотпущенников. Женщины его дома готовы были умереть, лишь бы избежать надругательства. Говорю тебе, Гордиан: в самые худшие времена, в страшные годы гражданской войны республика не знала такого позора! И кто же спас республику от позора? Милон! Разве такая мудрость и решительность не заслуживают признания и награды? Если есть человек, достойный быть консулом…
Всё это звучало совершенно искренне – и ужас перед возможной судьбой интеррекса, и преклонение перед дальновидностью и самоотверженностью Милона… Не вздумай купиться, одёрнул я себя; не забывай: он оратор, превосходный оратор; убеждать и зажигать, вызывать сочувствие и привлекать на свою сторону – его профессия, а уж таланта и опыта ему не занимать, так что не принимай его речи за чистую монету.
Я прочистил горло.
– А это правда – насчёт Помпея?
Цицерон поглядел на меня с недоумением. Целий удивлённо поднял бровь.