Убийство на Аппиевой дороге

Сейлор Стивен

– Нас махинаторы знают как неподкупных, Эко.

– Разве что. Милону это контио влетит в кругленькую сумму.

– И всё же я прав.

– Насчёт чего?

– Насчёт этого красильщика. Он пришёл сюда, потому что он за закон и порядок.

– И за деньги.

– И за деньги. Одно другому не мешает.

Глава 9

Вскоре появились Целий с Милоном, в сопровождении многочисленной свиты. Люди в толпе поднимались на цыпочки и вытягивали шеи, чтобы увидеть Милона. Слышались приветственные выкрики. Ничего удивительного: В конце концов, к счастью или на горе, Милон был героем дня; к тому же это было его первое появление на людях со дня убийства на Аппиевой дороге. Все взгляды были устремлены на него. Все ждали, что он скажет. Без подкупа или с подкупом, но сторонников

у Милона хватало. Он очень долго добивался консульства и, стремясь приобрести поддержку простых людей, истратил целое состояние на устройство игр и разного рода зрелищ. А Рим любит политиков, знающих толк в зрелищах и увеселениях. Без этого политик немыслим. Эдилу, например, прямо вменяется в обязанность устраивать во время праздников за свой счёт развлечения для народа. Кроме того, зрелища и игры нередко устраивают частные лица - якобы для того, чтобы почтить умершего родственника; на самом же деле с целью заручиться расположением граждан перед тем, как выставлять свою кандидатуру на очередных выборах. Как правило, на выборах проходит тот, кому удаётся переплюнуть соперников размахом конных состязаний, театральных представлений и сражений гладиаторов. И никто даже не задумывается, что это, по сути, просто подкуп избирателей – такой же, как прямая раздача денег. Впрочем, в наши дни и прямая раздача денег никого не смущает.

Марк Целий поднялся на платформу и подал знак к началу собрания. Толпа стихла.

– Достойные граждане Рима!

Глубокий звучный голос наверняка был слышен даже в самых задних рядах. Целий был превосходным оратором. В юности он прошёл школу у Марка Красса и Цицерона и оказался самым талантливым их учеником, в совершенстве овладев умением составлять речи и искусством управлять своим голосом, который заставлял разноситься над толпой. Но секрет его успеха был даже не в этом. С годами у Целия выработался свой, неповторимый стиль, исполненный тонкого сарказма. Стиль этот стал образом для подражания для нового поколения. Иной раз и старшие, стремясь усилить эффект от своих речей, пытались подражать ему. Впрочем, им это не шло на пользу, ибо речи их приобретали оттенок грубости и бесцеремонности, что лишь отвращало слушателей. Целию же каким-то непостижимым образом удавалось с одинаковой лёгкостью очаровывать и разношёрстную толпу, и утончённых собеседников в личном разговоре; разве что в речах, обращённых к толпе, не было той иронии, что сквозила в каждом слове в личной беседе. Он, как никто другой, умел выдавать в публичном собрании самые непристойные двусмысленности и бесстыдные намёки и выглядеть при этом не злонамеренным или вульгарным, а тонким и остроумным. Это делало его непревзойдённым оратором. Правда, возмущать народ на контио было не его стихией. Коньком Целия были выступления в суде, особенно в роли обвинителя: там он мог сколько душе угодно изливать сарказм на съёжившуюся жертву в присутствии судей – утончённых, образованных людей, знающих толк в искусной, витиеватой игре словами и самим не чуждых красноречия. Всё же и тут, перед толпой он держался с обычной непринуждённой уверенностью.

– Достойные граждане Рима! Рядом со мной вы видите человека, которого все знаете – Тита Анния Милона. Последние дни его имя у всех на устах. Вы отходили ко сну, задаваясь вопросом, что он за человек, и просыпались с мыслью, куда он подевался. И ежедневно, ежечасно, задавали себе тот же самый вопрос, который задаёте в эту минуту: когда же наконец прекратится это безумие?

– Что ж, для того мы и собрались здесь, чтобы услышать ответы. Не завтра или когда-нибудь ещё, а здесь и сейчас. Прежде всего, нам больше незачем гадать, куда подевался Милон - вот он, перед вами – гордый, с высоко поднятой головой, в самом сердце города, которому так долго и преданно служил. Вы наверняка слышали лживые толки о том, что Милон бежал из Рима, покинув его навсегда. Вижу, многие кивают. Вы слышали. Вздор! Подумайте о том, что вы любите больше всего на свете. Представьте, что у вас хотят это отнять. Или вынуждают покинуть – раз и навсегда. Неужели вы бы согласились? Да ни за что! Даже если бы вам пришлось умереть. Даже если бы, - тут Целий понизил голос, - вам пришлось бы убить.

– Самое дорогое для Милона - это Рим. Милон никогда его не оставит.

– Что возвращает нас к первому вопросу: что он за человек, Тит Анний Мило? Об этом судите сами – после того, как выслушаете его. Потому что сегодня Милон сам будет говорить за себя. Закон разрешает

ему говорить, ибо мы собрались ради того, чтобы выслушать его; и я, трибун, созвавший это собрание, требую, чтобы он говорил. Я говорю «требую», так как Милон здесь не по своей воле. Я привёл его силой. Вы ошибаетесь, если думаете, что он с большой охотой покинул свой дом и оправился в город, где жаждущие его смерти смутьяны готовы разорвать его на куски. Милон отважен, но не глуп. Нет, он здесь лишь потому, что я настоял на его появлении; потому что я, трибун, потребовал, чтобы он предстал перед вами.

– Третий вопрос, что тяжёлым бременем лежит на душе каждого из нас и, подобно дыму от сожжённой курии, не даёт нам вздохнуть свободно: когда же будет покончено с этим безумием? Увы, не прежде, чем обстоятельства смерти Клодия будут доподлинно выяснены. Лишь когда история с его убийством останется в прошлом вместе с ним самим, мир и спокойствие вернутся в наш город.

– Как погиб Клодий, кто и почему убил его? Его друзья утверждают, что он был убит злодейски и без всякой причины. Виновным они объявляют Милона и клеветнически утверждают, будто он замышляет новое убийство – на этот раз человека куда более важного и почитаемого, нежели Клодий.

– Что ж, давайте привлечём Тита Анния Милона к суду. Да, вы не ослышались. Не судьи из сенаторов и высших должностных лиц – вы, народ, граждане Рима, будете судить Тита Анния Милона здесь и сейчас, ибо вы больше всего пострадали от беспорядков последних дней. Я взываю к вам и полагаюсь на ваше суждение, потому что пришёл сюда не восхвалять Милона, а судить. И если вы сочтёте его убийцей, замышляющим новые убийства – изгоните его, и пусть зловещий слух станет правдой. Изгоните Милона из города, который он любит всем сердцем – и пусть живёт остаток дней своих в глуши среди варваров!

При этих его словах раздались протестующие выкрики, почти тотчас же слившиеся в единый негодующий хор. Целий явно не пожалел денег, подмазывая присутствующих – недаром же одним из первых голос подал наш недавний собеседник красильщик. Впрочем, важный господин, который показался мне банкиром, тоже кричал, не жалея голоса, да ещё жестами приказывал своим рабам, чтобы и они не молчали. Ведь не могли же такого явно состоятельного человека подкупить суммой в какие-то пятьдесят сестерциев?

Изобразив на лице полнейшее смятение, Целий поднял руку, призывая к тишине.

– Сограждане! Я понимаю ваши чувства. Вы любите Милона так же, как Милон любит наш город. И всё же мы должны призвать его к ответу и быть беспристрастными в своём решении. Сейчас не время давать волю чувствам. Я прошу вас сдержать своё одобрение и негодование. Это не предвыборный митинг, а народное собрание, созванное в час бедствия; разбирательство происшествия, которое ввергло наш город в смуту. О том, что произойдёт здесь и сейчас, будут говорить на всех семи холмах и далеко за стенами Рима. Те, кто не могут сегодня быть здесь, малые и великие равно, узнают о вашем суждении. Помните об этом!

– Думаешь, он намекает на Помпея? – шепнул Эко мне на ухо.

Целий шагнул в сторону.

– Милон, выйди к народу!

Милон не заставил себя ждать. Он шагнул вперёд совершенно так, как сказал о нём в своей речи Целий – гордо, с высоко поднятой головой. Ни малейших признаков подавленности, удручённости, чувства вины - ни поникших плеч, ни бегающего взгляда. Я заметил, что на нём другая тога, не та, в которой я видел его в доме Целия; причём складки расположены таким образом, чтобы придать его приземистой фигуре как можно больше достоинства. Борода была аккуратно подстрижена, и подбородок, обычно скрытый в её тени, казался таким белым, что у меня мелькнула мысль, уж не воспользовался ли Милон пудрой своей жены.

Принято, чтобы являясь на суд, обвиняемый стремился придать себе как можно более смиренный вид – носил самую скромную, лучше явно поношенную тогу; ходил старческой, шаркающей походкой; чтобы нечёсаные волосы были всклокочены, а давно нестриженная борода клочковатой. Судьи ждут, что своим несчастным видом обвиняемый попытается пробудить в них сочувствие. Милон явно не считал нужным пускаться на подобные уловки. Он походил не на обвиняемого, которому предстоит оправдываться, а на кандидата, ведущего предвыборную кампанию. Явиться в таком виде на суд – пусть даже самозваный, не имеющий юридической силы – было открытым вызовом. Такое поведение пришлось по душе собравшимся. Вопреки недавним увещеваниям Целия, толпа разразилась приветственными криками.