Убийство на Аппиевой дороге

Сейлор Стивен

– Возможно, перед домом Клодия в ту ночь, когда стало известно о его смерти.

– Да, пожалуй.

– Что ж, проводи этого раба сюда.

Вошедший был таким же, как и все рабы Клодии: молодым, хорошо сложенным, с безупречными чертами ухоженного лица и мускулистой шеей. Даже не скажи мне Давус о носилках перед домом, я сразу понял бы, кто прислал его: едва он вошёл, на меня пахнуло аралией и крокусовым маслом. Этот раб, должно быть, пользовался особой милостью своей госпожи, если так явно пах её любимыми благовониями. Да и держался он весьма самоуверенно: войдя, окинул кабинет оценивающим взглядом, словно явился сюда не исполнить поручение своей

хозяйки, а купить дом.

– Так что же понадобилось от меня Клодии, молодой человек? – спросил я.

Он поглядел на меня с сомнением, словно желая сказать «вот уж не знаю», а потом улыбнулся.

– Она просит тебя сопровождать её в её носилках.

– Она думает, что я стану разъезжать по городу, когда на улицах такое творится?

– Если ты опасаешься за свою безопасность, тебе не о чём беспокоиться. Где ещё ты будешь защищён надёжнее? – И раб бросил выразительный взгляд на распахнутое окно, из которого была отлично видна валяющаяся на земле разбитая статуя Минервы. Взгляд этот красноречиво говорил: уж точно не здесь.

После короткого размышления я признал, что он, пожалуй, прав. Бесчинствуют на улицах клодиане, а они отлично знают носилки сестры своего обожаемого лидера и нападать уж точно не станут. К тому же у неё хорошая охрана – наверняка из лучших в Риме гладиаторов. Разве что мы нарвёмся по дороге на толпу сторонников Милона, у которых чешутся руки.

С другой стороны, учитывая обстановку – насилие на улицах, враждующие банды, развязавшие в Риме самую настоящую гражданскую войну, угрозу анархии – вряд ли было сейчас разумным становиться на сторону Клодии. Эко, наверняка воспротивился бы. Но Эко рядом не было, а я устал прятаться в своём доме, устал быть пассивным зрителем того, как город погружается в хаос. Раньше, когда Цицерон посвящал меня в свои планы, сознание, что я знаю больше, чем другие, давало мне ощущение контроля над происходящим – пусть даже это ощущение было обманчивым. Теперь же я чувствовал, что меня уносит течением, над которым я не властен. Неведение и беспомощность пугали сильнее, чем сознание реальной опасности, которую хотя бы знаешь. Встреча с Клодией сулила сведения для посвящённых, и устоять перед таким искушением я не мог.

Клодия тут ни при чём, твёрдо сказал я себе. И то, что ты будешь сидеть в её носилках совсем рядом, окутанный ароматом её благовоний, ощущая тепло её тела…

– Давус, передай госпоже, что меня вызвали по делу. Ненадолго. Если я всё же задержусь, то сообщу.

– Ты уходишь, господин?

– Да.

– Мне лучше пойти с тобой.

– Ты вряд ли понадобишься, - сказал раб Клодии, смерив Давуса пренебрежительным взглядом. Наверно, в сравнении с рыжеволосыми великанами Клодии Давус показался ему недомерком.

– Он прав, Давус, - сказал я. – Мне будет спокойнее, если ты останешься присматривать за домом.

Я последовал за рабом на улицу. Завидев меня, рыжеволосые телохранители у носилок выпрямились и застыли. При свете зимнего солнца красно-белые полосы занавесок слепили глаза. Ветра почти не было, в воздухе ощущалось лишь легчайшее дуновение; но драгоценная ткань была так тонка и невесома, что занавески чуть колыхались, отчего казалось, что полосы шевелятся, словно змеи. При моём приближении один из носильщиков быстро подставил к входу деревянный брусок, служивший ступенькой. Прежде чем я успел коснуться занавесок, они разошлись, и раздвинувшая их рабыня указала мне на сидение рядом со своей госпожой.

Мир перестал существовать для меня, когда я увидел глаза

Клодии, её необыкновенные глаза. Катул в одной из своих любовных поэм писал, что они сияют, как изумруды; Цицерон, в одной из речей, едва не погубивших Клодию, сказал, что её глаза сверкают опасно, как два острия. Эти глаза могли соблазнить или привести в смятение. Сейчас они были полны слёз - совсем как в ту ночь в доме Клодия. Было легко поверить, что она не переставала плакать с того мига, как узнала о смерти брата.

Завидев меня, Клодия отвернула лицо. При других обстоятельствах я решил бы, что она хочет продемонстрировать свой безупречный профиль. Чёрные густые волосы были распущены в знак траура, чёрной была её стола, чёрными были подушки. Чернота поглощала её, и только лицо и шея белели в темноте.

Я сел рядом. По-прежнему глядя в сторону, она коснулась моей руки.

– Спасибо, Гордиан. Я боялась, что ты не захочешь придти.

– Чего же, по-твоему, я мог испугаться? Смутьянов на улицах?

– Нет, твоей александрийской жены. – Её губы тронула тень улыбки.

– А куда мы едем?

– В дом Публия. – Улыбка застыла. – Наверно, теперь надо говорить «в дом Фульвии».

– Зачем?

– Помнишь, в ту ночь я сказала, что мы, возможно, обратимся к тебе. И я была права. Фульвия хочет тебя видеть.

– С чего вдруг? Помнится, в тот раз твоя невестка была не слишком рада моему присутствию.

– Ну, Фульвия – женщина практичная. Она решила, что ты ей нужен.

– Зачем же я ей понадобился?

– Она сама тебе скажет. А я прошу только об одном: если узнаешь, как погиб мой брат, расскажи мне. – Клодия обратила ко мне взгляд и порывисто сжала мою руку. – Ты ведь веришь в правду, Гордиан. Тебе важно знать правду. Мне тоже. Если я буду знать, кто и почему убил Публия, может, я смогу перестать плакать. – Она снова слабо улыбнулась и выпустила мою руку. – Мы приехали.

– Уже? – Носильщики двигались так плавно, что я едва замечал, что нас несут.

– Да. Я подожду здесь, а потом отвезу тебя домой.

Рабыня раздвинула занавески. На земле меня ожидала услужливо подставленная ступенька. На площадке перед домом Клодия в этот раз не было никого, лишь несколько гладиаторов охраняли террасы и вход. Один из охранников Клодии проводил меня вверх по лестнице ко входу. Тяжёлые бронзовые двери распахнулись передо мной, как по волшебству.

За дверью ждал другой раб. Он провёл меня через множество залов и галерей вверх по лестнице в комнату, где я в прошлый раз не был. Комната была угловая, и в распахнутые окна, выходящие на две стороны, открывался вид на крыши Палатина и на Капитолийский холм с его величественными храмами. Выкрашенные в ярко-зелёный цвет стены были разрисованы белыми и голубыми геометрическими фигурами в греческом стиле. То была просторная комната, полная света и воздуха.

На стуле у окна восседала Семпрония, набросив на плечи красное одеяло. Волосы, всё ещё не уложенные в причёску из-за траура, сегодня, однако, были стянуты на затылке и спадали сзади, почти касаясь пола. Взгляд, которым она меня встретила, был так же холоден, как февральский день за окном.

Фульвия стояла на фоне окна. Из-за бьющего в глаза яркого света я в первый миг увидел лишь тёмный силуэт, но тут она шагнула к матери, и я смог разглядеть её лицо. Моё первое впечатление полностью подтвердилось. Моложе Клодии лет на десять и не красавица; но и не из тёх, кого можно назвать невзрачной. Что-то в выражении её глаз наводило на мысль, что эта женщина себе на уме.