Убийство от-кутюр. Кто подарил ей смерть?
Шрифт:
По всей видимости, не сознавая, какой фурор произвела, Вероника упала на стул и громогласно заявила:
— Господи, как я хочу есть! У меня выдалось то еще утро с этим извращенцем наверху.
Не обращая внимания на предупреждающие жесты Генри, она намазала хлеб маслом, откусила большой кусок и продолжила:
— Тут происходит что-то не то, дядя Генри, можешь мне поверить. Я пока не знаю, что именно, но скоро выясню.
— Вероника, — тихо произнес Генри, — Бога ради, говори тише. Николас Найт сидит прямо за тобой.
— Господи, правда? Сам Николас Найт? Где? —
— Пожалуйста, тише, — пробормотал он, — закажи себе обед и ешь его молча. Поговорим после обеда у меня.
Вероника улыбнулась:
— Ну ладно, в любом случае я не собиралась сегодня рассказывать тебе, что выяснила, поскольку еще не уверена, но на следующей неделе…
— Вероника! — строго одернул ее Генри.
Она взяла огромное меню и, скрывшись за ним, исподтишка подмигнула Генри, который чрезвычайно обрадовался приходу официанта, прервавшего их разговор. Вероника заявила, что не голодна, но его сердце упало, когда она сообщила о желании заказать тарелку копченого лосося и суфле. Тем не менее решительно отодвинув винную карту, отказавшись от кофе и ограничившись холодным цыпленком, он сумел покинуть ресторан с фунтом и шестью пенсами в кармане, а его гордость не пострадала.
Примерно в разгар обеда Генри заметил, что голоса Барри и Найта стихли. Вероятно, они удалились через ту же дверь, откуда вошли. Горинг исчез перед ними, не удостоив Генри и Веронику даже взглядом. Олвен все еще горячо спорила со своей знаменитостью с телевидения за бесконечными чашками кофе, но отвлеклась, чтобы взглянуть на Веронику. Генри вновь не смог понять, что именно выражало ее лицо. Гнев? Одобрение? Возмущение? Или все это одновременно?
Вернувшись в свой кабинет в «Стиле», Генри продолжил излагать племяннице свои взгляды на ее поведение. Он поговорил о нелепой храбрости, из-за которой она оказалась причастна к чему-то криминальному, о полном отсутствии у нее такта, граничившем с умственной неполноценностью, и о неприятных последствиях, к которым может привести ее поведение. В итоге он потребовал, чтобы Вероника отказалась от попыток содействовать расследованию, и запретил участвовать в показе Николаса Найта. Кроме того, Генри несколько раз поинтересовался, что, по ее мнению, сказала бы по поводу всего этого ее мать.
Вероника смиренно слушала, опустив глаза. Когда Генри замолчал, желая перевести дыхание, она грустно сказала, что ей очень жаль и больше такого не повторится. Она согласилась подчиниться всем требованиям Генри, кроме одного — отказаться от участия в показе.
— Всю одежду уже подогнали по моей фигуре, — объяснила она. — Я не могу подвести Найта. Это непрофессионально.
Никакие доводы Генри не смогли убедить ее изменить свое решение, но она так искренне раскаивалась, что он больше не настаивал. Затем перешли к разговору о Париже и чемодане Рейчел Филд. Вероника была возмущена:
— Я не прикасалась к ее чертову чемодану! И если она говорит что-то другое, то просто врет.
— Она не говорит, что
— Это ничего не доказывает.
— Послушай, Ронни, — обратился к ней Генри, — я тебя ни в чем не обвиняю. Уверен, все, что ты делала, было абсолютно невинным. И все-таки, если кто-то попросил тебя подкинуть что-то в чемодан мисс Филд, ты должна мне об этом сказать. Обещаю, у тебя не будет проблем.
— Говорю тебе, я и близко не подходила к проклятому чемодану! Я была в ее номере, когда она собиралась, но я бы никогда не посмела хоть что-то и пальцем тронуть. Ты знаешь, какой она человек, — все было аккуратно завернуто и сложено, как начинка в праздничном пироге. Когда собираюсь я, то просто сворачиваю вещи и кое-как запихиваю в чемодан.
— Мисс Филд позвали куда-то во время сборов, верно?
— Да, Тереза попросила зайти к ней в номер, чтобы проверить что-то. Ее не было минут десять.
— И ты все это время была в ее комнате?
— Да.
— Больше никто не входил?
— Никто.
— Что ж, — произнес Генри, — видимо, тот, кто рылся в чемодане Рейчел, не нашел того, что искал. Если только, — добавил он сурово, — ты не все мне рассказала.
Большие глаза Вероники стали еще больше, и она захлопала ресницами с чересчур невинным видом.
— Нет, дядя Генри, я все тебе рассказала.
— Надеюсь. А теперь тебе лучше бежать по своим делам. Мне надо кое-кому позвонить. Не забывай, о чем я тебе говорил, и не ищи неприятностей. Ты зайдешь к нам вечером?
— Не смогу — иду в кино с Доналдом.
Генри задумался. Он волновался за Веронику больше, чем хотел ей показать. И все-таки он не мог запретить ей пойти в кино с молодым человеком, подозревать которого не было серьезных оснований, хотя этот молодой человек, возможно, был не совсем правдив. Наконец Генри сказал:
— Не обсуждай это ни с кем, Ронни. Даже с Доналдом. И в особенности не говори ему, что думаешь, будто что-то обнаружила. Кстати, о чем ты там болтала за обедом?
— А, да ни о чем. — Выражение невинности на ее лице снова показалось ему наигранным. — Так, что-то смутное. В любом случае ты же сказал, что мне не надо лезть в…
— Если ты на что-то наткнулась, скажи мне.
— Нет, правда. Ничего особенного.
Генри раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, как дядя Вероники, он хотел, чтобы она не имела с этим делом ничего общего. С другой — как полицейский — он понимал, что она находится в таком положении, которое позволяло ей собрать те самые крупицы информации, которые могут оказаться бесценными. В конце концов он сказал:
— Ладно, зайди к нам завтра, и мы все обсудим.
— Мне жаль, дядя Генри, но я не смогу — пообещала Нэнси, что на выходные мы вместе поедем к ее родителям. Ты же помнишь Нэнси Блейк? Мы вместе снимаем квартиру.
— Ну, в любом случае так ты окажешься подальше от неприятностей. Тогда до понедельника.
— До понедельника, — отозвалась Вероника. Она надела пальто, поцеловала Генри в нос и ушла.
Генри позвонил по телефону, а затем поехал на Онслоу-стрит в Кенсингтоне, где жил доктор Уолтер Маркхэм.