Убийство по-китайски - Лабиринт
Шрифт:
– Преступник Цзянь Моу узурпировал власть императорского правительства и восемь лет правил самолично. Отныне закон и порядок восстановлены в Ланьфане. Добродетельные граждане будут защищены, а преступники подвергнутся безжалостному преследованию и наказанию в соответствии с законами Поднебесной. Негодяй Цзянь Моу виновен в измене и должен понести заслуженное наказание. Кроме этого, он совершил ряд менее крупных преступлений. Все, кто хочет возбудить иск против Цзянь Моу, должны подать в управу прошение. Каждая жалоба будет тщательно рассмотрена, и там, где это возможно, выплачена компенсация за ущерб. Обязан вас предупредить,
Толпа зрителей взорвалась восторженными криками. Судебным приставам понадобилось немало усилий, прежде чем удалось восстановить порядок в зале.
Стоявшие в углу три буддийских монаха не принимали участия в общем возбуждении; сгрудившись, они о чем-то перешептывались между собой.
Затем они стали пробиваться через толпу, выкрикивая визгливыми голосами, что пострадали от ужасной несправедливости.
Три монаха заявляют о краже перед судом
Как только монахи приблизились к помосту, судья Ди заметил, что это были пренеприятнейшие личности - грубые алчные лица, бегающие глаза. Когда монахи склонились перед помостом, судья Ди повелел:
– Пусть старший из вас назовет свое имя и скажет, в чем его жалоба.
– Ваша честь, - заговорил средний монах, - я, невежественный монах, известен под именем Столп Учения. Я живу вместе с двумя моими собратьями в маленьком храме возле южных городских врат. Мы проводим наши дни в ревностной молитве и самосозерцании. В нашем бедном храме из всех сокровищ только и имеется что золотая статуя нашей Милосердной Госпожи Гуан Инь, да славится ее имя! Два месяца назад этот негодный Цзянь Моу явился в наш храм и забрал изваяние. В аду вариться ему в кипящем масле за это святотатство! Мы между тем молим вашу честь вернуть нам драгоценную святыню, а ежели этот беззаконник Цзянь Моу переплавил ее, то возместить нам ее стоимость в золоте или серебре!
Проговорив все это, монах трижды ударил лбом в пол.
Судья Ди медленно оглаживал свои бакенбарды. Помолчав немного, он сказал непринужденным тоном:
– Поскольку кроме этой статуи других сокровищ в вашем храме нет, полагаю, вы присматривали за ней со всем возможным тщанием?
– Разумеется, ваша честь, - поспешно ответил монах.
– Каждое утро я лично сметал с нее пыль шелковой метелочкой, произнося при этом сутры!
– Как я полагаю, - продолжал судья, - двое твоих собратьев служили богине не менее ревностно?
– Я, ничтожный, - отвечал другой монах, - в течение многих лет каждую ночь и утро возжигал благовония перед нашей Милосердной Госпожой и почтительно созерцал ее благодатные черты, да славится имя ее!
– Я, невежественный монах, - добавил третий, - каждый день, охваченный восторгом, проводил долгие часы перед нашей Доброй Госпожой, да славится имя ее!
Судья Ди кивнул головой, и на лице его появилась удовлетворенная улыбка. Обратившись к старшему писцу, он приказал:
– Дайте каждому из жалобщиков кусок угля и белый лист бумаги!
Когда принадлежности принесли и вручили каждому из ошеломленных монахов, судья повелел:
– Пусть тот из вас, что слева, встанет слева от помоста. Ты, который справа, встань справа. А ты, Столп Учения, повернись и стань лицом к посетителям!
Монахи заняли назначенные
Затем судья Ди властно приказал:
– Сядьте на колени, и пусть каждый нарисует мне, как выглядела золотая статуя!
В толпе начали перешептываться, но приставы призвали публику к молчанию.
Трое монахов принялись за работу. Дело двигалось медленно; время от времени они скребли свои бритые головы и утирали обильный пот.
Наконец судья Ди повелел старосте Фану:
– Покажите мне рисунки!
Рассмотрев все три рисунка, судья презрительно отодвинул листы на край стола: на одном богиня была изображена с четырьмя руками и тремя ликами, на другом - восьмирукая, а на третьем - с двумя руками и младенцем.
Судья Ди громогласно воскликнул:
– Эти негодяи подали ложный донос! Дайте каждому по двадцать ударов бамбуковых палок.
Приставы опрокинули монахов лицами на пол, закинули им на головы рясы и развязали набедренные повязки. Бамбуковые палки засвистали в воздухе.
Монахи верещали от каждого прикосновения бамбука к плоти, но их не отпустили, пока не было отмерено сполна назначенное количество ударов.
После порки монахи не держались на ногах, и уйти из зала им удалось только с помощью нескольких сердобольных зрителей.
Судья объявил:
– В тот момент, когда появились эти презренные монахи, я как раз хотел предупредить вас, чтобы никто не попытался извлечь обманным путем выгоду из ложного иска против Цзянь Моу. Пусть участь этих монахов послужит вам предостережением! К этому мне остается добавить только, что с сегодняшнего утра военное положение в уезде отменяется.
– Сказав это, судья Ди повернулся к десятнику Хуну и что-то прошептал ему на ухо. Пристав поспешил покинуть зал.
Вернувшись назад, он отрицательно покачал головой.
– Прикажи смотрителю тюрьмы, - тихо молвил судья, - привести ко мне Цзянь Моу, как только тот очнется, даже если это случится в середине ночи!
Затем судья Ди снова поднял свой молоточек. Он уже собирался закрыть заседание, когда заметил смятение у входа в зал. Какой-то молодой человек делал отчаянные попытки протолкнуться через толпу.
Судья сделал знак двум приставам провести к нему новоприбывшего.
Как только юноша оказался перед помостом, судья Ди сразу же признал в нем сюцая Дина, того самого, с которым он пил чай два дня назад.
– Ваша честь, - воскликнул сюцай, - злодей У предательски убил моего отца!
Глава восьмая
Пожилой генерал убит в собственной библиотеке;
судья Ди немедленно отправляется на место преступления
Судья Ди откинулся на спинку кресла.
Медленно соединив пальцы рук под широкими рукавами своего халата, он сказал:
– Расскажите мне, как и когда обнаружилось убийство!
– Вчера вечером, - начал сюцай, - мы праздновали шестидесятилетие моего отца. Вся семья собралась за праздничным столом в парадной зале нашей усадьбы, все были в приподнятом настроении. Около полуночи мой отец поднялся из-за стола и ушел, сказав, что направляется в библиотеку, ибо именно в этот торжественный день ему хочется написать предисловие к своей истории пограничных войн. Я сам проводил его до дверей библиотеки, где, встав перед отцом на колени, пожелал ему спокойной ночи. Отец закрыл за собой дверь, и я услышал, как он задвигает засов.