Убийство под аккомпанемент
Шрифт:
— Это действительно было так?
— Да. Портсигар лежал на рояле. Под нотными листами.
— Что еще было на рояле?
— Несколько зонтов от солнца.
— Еще что-нибудь?
— Нет. Ничего.
— А на стульях или на полу?
— Ничего.
— Вы уверены?
— Совершенно уверена, — сказала она и со звоном уронила осколок стекла в камин.
— Хорошо, если я не могу вам помочь, мне, вероятно, следует откланяться.
Мисс Хендерсон поглощенно изучала фотографию. Она всматривалась в нее, точно удостоверяясь, что на изображении Фелиситэ не осталось ни изъянов, ни царапин.
— Прекрасно, — сказала она и встала, прижимая фотографию лицом к плоской груди. — Прошу прощения, что не сказала вам ничего, что вам хотелось бы услышать. Правда редко бывает тем, что на самом деле хочешь услышать, верно? Но возможно, вы считаете, что я не сказала вам правды.
— Я считаю, что я ближе к ней, чем был до того, как навестил вас.
Он оставил ее прижимать к груди разбитую фотографию в рамке. На площадке он встретил Гортанз. Ее светлость, по словам Гортанз, наградившей его заговорщицкой улыбкой, желала бы, чтобы он заглянул к ней перед уходом. Она в своем будуаре.
III
Будуар оказался небольшой, изящно обставленной комнатой на том же этаже. Когда он вошел, леди Пастерн поднялась от письменного стола, очаровательной ампирной вещицы. Она была туго затянута в утреннее платье. Волосы лежали в прическе прямо-таки несгибаемо, руки украшали кольца. Тонкий слой макияжа незаметно сглаживал складки и тени лица. Выглядела она жутковато, но в полной боевой готовности.
— Как мило с вашей стороны уделить мне минутку, — сказала она, протягивая ему руку.
Это было неожиданно. Очевидно, она полагала, что перемена в ее манере нуждается в объяснении, и без околичностей его предоставила:
— Вчера вечером я не осознала, — сказала она лаконично, — что вы, верно, младший сын старого друга моего отца. Вы ведь сын сэра Джорджа Аллейна, так?
Аллейн поклонился. Беседа, подумал он, ожидается утомительная.
— Ваш отец, — продолжила она, — был частым гостем в доме моих родителей на Фобур-Сен-Жермен. — Ее голос стих, а налицо нашло чрезвычайно престранное выражение. Аллейн не сумел его интерпретировать.
— В чем дело, леди Пастерн? — спросил он.
— Пустяки. На мгновение мне вспомнился один прошлый разговор. Итак, речь была о вашем отце. Помню, он и ваша матушка привезли с собой на один прием двух мальчиков. Вероятно, вы забыли этот визит.
— Вы очень добры, что запомнили.
— Если память мне не изменяет, вам прочили дипломатическую карьеру.
— Боюсь, я был совершенно к ней непригоден.
— Разумеется, — сказала она с оттенком скрипучей любезности, — после первой великой войны молодые люди стали находить свое призвание в нетрадиционных областях. Такие перемены нужно понимать и принимать, верно?
— Поскольку я здесь как полицейский, — вежливо ответил Аллейн, — то очень на это надеюсь.
Леди Пастерн рассматривала его без тени сдержанности, что часто характеризует лиц королевской крови. Аллейну пришло в голову, что и из нее самой вышел бы неплохой офицер полиции — особенно по части устрашения.
— Для меня большое облегчение, — объявила она, помолчав, — что мы в ваших руках. Вам будут понятны мои затруднения. Это очень многое меняет.
Аллейну была весьма знакома, но тем не менее неприятна такая точка зрения. Однако он счел за лучшее промолчать, а леди Пастерн, выпятив бюст и расправив плечи, продолжила:
— Мне незачем напоминать вам о чудачествах моего мужа. Они общеизвестны. Вы сами видите, на что он способен. Могу только заверить вас, что пусть он и бывает глуп, но совершенно не способен на преступление в том смысле этого слова, в каком оно понимается в избранной вами профессии. Одним словом, он не потенциальный убийца. Или, — добавила она, словно подумав, — фактический. В этом вы можете быть уверены. — Она посмотрела на Аллейна приветливо.
«Она явно была брюнеткой, — подумал тот. — Волосы у нее с соболиным отливом. А вот кожа желтоватая и с возрастом стала землистой. Наверное, она прибегает к какому-то средству, чтобы забелить темноту над верхней губой. Странно, что у нее такие светлые глаза».
— Не могу вас винить, — произнесла она, прерывая затянувшееся молчание, — если вы подозреваете моего мужа. Он сам сделал все, чтобы навлечь на себя подозрение. В данном случае, однако, я, к полному моему удовлетворению, убеждена в его невиновности.
— Мы были бы рады получить доказательства этой невиновности, — сказал Аллейн.
Леди Пастерн сомкнула одну ладонь на другой.
— Как правило, — сказала она, — его мотивы мне вполне очевидны. Целиком и полностью очевидны. Однако в данном случае я в некотором затруднении. Мне очевидно, что он затеял какую-то махинацию. Но какую? Да, я признаюсь, что я в затруднении. Я просто предостерегаю вас, мистер Аллейн. Подозревать моего мужа в подобном преступлении — значит призывать на свою голову множество неловкостей. Вы пойдете на поводу у его неутолимой жажды самодраматизации. Он готовит развязку.
Аллейн быстро принял решение.
— Возможно, — сказал он, — тут мы его опередили.
— Вот как? — быстро спросила она. — Приятно слышать.
— По всей очевидности, револьвер, представленный вчера вечером, не был тем, который лорд Пастерн зарядил и принес на сцену. Полагаю, ему это известно. По всей очевидности, он забавляется, это утаивая.
— О! — с бесконечным удовлетворением выдохнула она. — Так я и думала. Он забавляется. Великолепно. И его невиновность установлена без тени сомнения?
— Если представленный револьвер, — сказал, тщательно подбирая слова, Аллейн, — тот самый, из которого он стрелял, а в пользу этого свидетельствуют царапины в дуле, то очень крепкое дело можно выстроить на основе подмены.
— Боюсь, я не понимаю. Крепкое дело? На основе подмены?
— В том смысле, что револьвер лорда Пастерна был заменен другим, в который заложили снаряд, убивший Риверу. Иными словами, лорд Пастерн стрелял, не ведая о подмене.
Ее светлость имела привычку стоять или сидеть без движения, но теперь ее неподвижность проявилась со всей силой, так, словно до сего момента она беспокойно расхаживала. Морщинистые веки опустились на глаза, как ставни. Она как будто смотрела на руки.