Убийство в Балларатском поезде
Шрифт:
– Ну да, все деньги были вложены в «Мегатерий». Мама потеряла все до последнего пенни. Господи, эти ковры совсем съела моль! Как вы думаете, возьмут ваши друзья такую убогую ветошь?
– Берт и Сес способны пристроить все что угодно. Извините, что я расспрашиваю, Юнис, но известно ли об этом вашему жениху?
– Конечно, нет. Об этом никогда не заходила речь. Полагаю, он считает меня богачкой. Хотя у меня и впрямь неплохой доход, но это мои собственные заработки.
– Вот как? – удивилась Фрина, не зная, что и предположить. – Какие же это заработки?
– Дайте слово, что никому не расскажете, – потребовала Юнис, остановившись с охапкой безобразных платьев.
– Ни единой душе, – пообещала Фрина и перекрестилась.
Юнис распахнула небольшую дверь и прошмыгнула внутрь. Фрина поначалу приняла комнатку за чулан, но она оказалась кабинетом. Здесь стояла настоящая пишущая машинка и целая гора заботливо пронумерованных страниц с рукописями. Фрина вспомнила о пакете с писчей бумагой, который подобрала в поезде.
– Так вы писательница! – воскликнула она.
Юнис Хендерсон зарделась.
– Любовные романы для чтения в поездах. Ах, дорогая, они такие ужасные!
– А над чем вы работаете сейчас?
– Сейчас ни над чем. Я как раз вычитывала корректуру «Рабов страсти». Пожалуй, это самая тошнотворная бредятина, какую я когда-либо читала. Так что она наверняка будет пользоваться не меньшим успехом, чем «Нежные путы» и «Полночь шейха». Тысяча экземпляров каждой из этих книг разошлась за две недели, и сейчас печатают новые тиражи. Так вы никому не расскажете, Фрина?
– Конечно, нет, дорогая, но как вы это здорово придумали! С чего все началось?
– Ну, мама всегда любила читать такие книжки, большей частью ужасную чушь, а я выучила машинопись, чтобы вести мамины счета. Пока я тренировалась в печатании, мне пришло в голову попробовать, а не смогла бы и я писать подобную чепуху. Это оказалось несложным делом, моя дорогая. Слова словно сами лились на страницу, я едва успевала печатать. Я и не подозревала, что у меня такое бесстыдное воображение, – призналась она, бросая платья в шуршащую груду на полу. – Я послала рукопись издателю, который знал моего отца и никогда бы не открыл моего имени. Вот так все и вышло. Я могу написать роман за три месяца, а рынок, похоже, испытывает вечный недостаток в дурном чтиве. Благодаря этой работе я могла покупать маме лавандовую воду, шоколад ручной работы, оплачивать поездки в Балларат и… о Боже, я совсем забыла о маме! Как бессердечно с моей стороны! – Юнис опустилась на латунную кровать и проплакала минут пять, после чего вытерла глаза, убрала платочек и продолжила разговор. – Теперь, когда ожоги на лице зажили и не надо больше принимать обезболивающее, от которого все как во сне, я часто ее вспоминаю, – призналась мисс Хендерсон печально. – Бедная мама! Кто же убил ее?
– Какое-то время я подозревала вашего молодого человека, Юнис. Да простит меня Господь, – призналась Фрина, сваливая в кучу туфли. – Но это не он.
– Не он? – переспросила мисс Хендерсон настороженно.
– Нет. Оказалось, что в ту ночь он был под арестом в полиции. За пьяный дебош.
– Как… как непохоже на него! – Юнис швырнула в кучу три перчатки. – Никогда не видела, чтобы он прикасался к алкоголю… по крайней мере очень редко. Ничего. Я прощаю вам это заблуждение, Фрина, его поведение и впрямь могло вызвать подозрения. Как вы думаете, зачем мама хранила семь разных чулок без пары? Что нам делать со всем этим хламом?
– Сложим всю одежду и прочие вещи в большую кучу в гостиной наверху, а Дот их разберет. Что-то можно будет отдать на благотворительные цели, а остальное Берт и Сес отвезут старьевщику. Важно только решить, что вы хотите оставить.
– Все, что здесь есть, можно выбросить, и ковер тоже – возможно, его удастся свернуть, если вы освободите его угол… спасибо.
Они принялись выносить вещи: одежду, старую, изрядно побитую молью, но еще вполне добротную, сотню ридикюлей, туфли, сохранившиеся еще со времен королевы Виктории и короля Эдуарда, расчески, коробочки со слежавшейся пудрой, грязные шпильки, чепцы и кружевные сорочки. За два часа они разобрали все верхние комнаты, и Фрина решила сделать перерыв, чтобы выпить чаю и покурить.
Дот, Рут и Джейн трудились на кургане из тряпья, упаковывая хорошие вещи в ящики из-под чая, а то, что уже никуда не годилось, – в мешки для соломы. Берт, Сес и уборщицы выносили ненужную мебель, безделушки, всякую всячину и тому подобное в старый фургон.
– Приятно избавиться от всего этого хлама, – заметила Юнис по пути на кухню. – Вы полагаете, кто-то может польститься на все это барахло? Полюбуйтесь на этот стеклянный колпак над свадебным букетом моей прабабки! Какая уродливая шишка!
Сес, которому стеклянный колпак как раз приглянулся и он намеревался подарить его своей суженой, буркнул в ответ:
– Превосходное стекло, добротная вещица. Видно, что мастер делал.
Мисс Хендерсон ласково ему улыбнулась.
– Возьмите его себе, раз он вам так нравится, – предложила она.
Сес расплылся в улыбке.
– Так ты идешь, приятель? – окликнул его с порога Берт. – Этак мы тут весь день проторчим!
Сес подхватил стеклянную посудину и был таков.
Фрина и Юнис пили чай и обозревали результаты своих свершений: полы выметены, окна открыты, печи растоплены, и в доме приятно пахнет горящими дровами и мебельной мастикой.
– Спасибо, что помогли мне, Фрина, – поблагодарила Юнис. – Если так и дальше пойдет, мы за один день управимся, и я смогу уже сегодня спать в своей спальне.
– Вам не страшно оставаться здесь одной?
– Нет, дорогая, кого мне бояться? Я разделалась со всеми фамильными призраками и прекрасно буду чувствовать себя в одиночестве. Я оставлю только самую необходимую мебель, а все эти украшения, перья, чучела птиц, морские раковины и столики мне ни к чему. Я выброшу каминный экран, вышитый тетей Матильдой (я ее всегда терпеть не могла), и кресло дорогого кузена Нелла, и коллекцию бабочек дядюшки Джона. Приятно чувствовать себя свободной от вещей, – призналась она, слегка опьяненная своей свободой. – Это хороший дом, если бы не вечный беспорядок. А эти занавески! Никогда не любила такие длинные вычурные кружева.
– Не выбрасывайте их, окна ведь чем-то занавешивать надо, – возразила Фрина. – Просто обрежьте.
– Обрезать?
Юнис Хендерсон обняла и расцеловала Фрину.
– Ах, Фрина, ну почему я сама до этого не додумалась? Сколько лет меня раздражали лежавшие на полу складки – а все для того, чтобы показать: мы можем себе позволить кружева такой непомерной длины. Мне и в голову не приходило, что их можно укоротить! Скорее! Где ножницы?
Они с азартом принялись за дело, и несколько метров превосходных кружев вскоре присоединились к уже лежавшим в мешках костюмам прошлого века. Дот отобрала для себя целую охапку тончайшего нижнего белья. Джейн и Рут обнаружили изрядное количество платьев из китайского атласа, и девочкам позволили оставить их себе. Берту приглянулась огромная морская раковина, и он забрал ее в подарок для квартирной хозяйки. Старенькому фургону пришлось совершить одиннадцать поездок по разным адресам, прежде чем все залежи, скопившиеся за семьдесят лет, были вывезены из дома, но, к удивлению Фрины, он все еще казался переполненным вещами. Бельевая буквально лопалась от запасов ирландских простыней, в доме осталось еще множество кроватей, столов, стульев, каминных решеток и картин, но из «безделушек» уцелела лишь одна – высокая аляповатая синяя ваза, которую какой-то предок-мародер добыл во время Боксерского восстания. [12]
12
Боксерское (Ихэтуаньское) восстание – восстание крестьян и городской бедноты Северного Китая в 1899–1901 гг. против иностранных империалистов.