Убю король и другие произведения
Шрифт:
На поверхности остров (неудивительно, что в нашем странствии по земной тверди все острова казались нам озерами) покрыт водой, спокойной и бездвижной, словно зеркало; кажется немыслимым, что эту гладь способен потревожить бег досужей барки — она скорей покажется черкнувшим мрачную патину голышом; такие зеркала не предназначены для отражения морщин, даже своих собственных. Однако с простодушием бесхитростной пуховки там плавает огромный лебедь; иногда, нимало не смущаясь окружающей тишиной, он громко хлопает крыльями. Когда биение двух этих вееров достигает невообразимой скорости, сквозь их матовую прозрачность
Впрочем, местные садоводы не позволили бы ни одной струе обрушиться в яшмовый резервуар своего острова — это исказило бы его ровную поверхность; даже кусты здесь тянутся горизонтальной скатертью на некоторой высоте, подобно облакам, и взаимная пустота земли и неба — неотрывно, точно два магнита, глядящихся друг в друга испокон веков, — бесконечно отражается в каждом из этих двух зеркал.
Сам образ жизни здесь торжествен и церемонен — хотя в ушедшем веке это называлось попросту обыденным.
Повелевает островом Циклоп, однако же нам не пришлось прибегнуть к стратагемам Одиссея. На лбу у него, прямо перед глазом, красуется фероньерка с двумя зеркальцами серебряной амальгамы, прилаженными одно к другому на манер двуликого Януса. Фаустролль подсчитал, что, сложенные вместе, листы этой фольги не превышают 1,5 x 10– 5 сантиметров. Коробочка озаряла нас волшебным светом, точно карбункул сказочного змея, и, как шепнул мне доктор, с ее помощью властитель острова видит насквозь предметы ультрафиолетового излучения, от наших взоров навеки скрытые.
Мелкими шажками он прошел между рядами тростников, которые по его указанию аккуратно подрезались согласно допотопной иерархии Панова сиринкса; дворецкие поднесли нам сахару и ломтики лимона.
На прозрачных, как стекло, лужайках острова жены властителя в платьях, растекавшихся по изумрудной траве глазом павлиньего пера, занимали нас танцевальным дивертисментом; но стоило им приподнять шлейфы, дабы ступить на более светлый, чем окружавшая всех нас вода, газон, как нашим взорам открылись их козлиные копыта и юбки чистого руна — так призванная Соломоном царица Савская Билкис увидела свои ослиные ноги в отражении хрустального паркета; мы в ужасе бросились к челну, бившемуся о яшмовую пристань — я схватился за весла, а Горбозад, облегченно вздохнув, удачно выразил всеобщее оцепенение:
— А-га! — вымолвил он, но страх не дал ему договорить.
И я помчался прочь от этого острова, стараясь держаться строго перпендикулярно, так, чтобы голова Фаустролля хоть на мгновенье скрыла от меня взгляд Герова правителя и его невзаправдашний глаз в перламутровой орбите, похожий на отсвечивающий телескоп недремлющего семафора.
XXI
Остров, где царил Сирил
Марселю Швобу
Остров, где царил Сирил, сначала показался нам похожим на рыжее пламя вулкана, затем на кипящий кровавый пунш, брызжущий через край дождем из падающих звезд. Однако позже мы увидели, что на самом деле он подвижен, покрыт броней и снабжен маленьким винтом у каждого из четырех углов — по четырем полудиагоналям боковых валов, — что позволяло ему двигаться в любом направлении. Стоило нам приблизиться на расстояние пушечного выстрела, как метко пущенным ядром Горбозаду снесло правое ухо и четыре зуба.
— А-га! — промычал павиан, но соприкосновение стального цилиндрического конуса с его левым скуловым отростком оборвало вертевшийся на языке третий слог. Не дожидаясь более развернутого ответа, остров выбросил флаг с черепом и головой козленка, а Фаустролль — штандарт Большого Брюха.
После полагавшихся приветствий повеселевший доктор выпил с Капитаном Кидом джину и сумел отговорить его от мысли подпалить челн (к тому же, несмотря на парафиновый чехол, он был огнестойким), а также вздернуть Горбозада вместе с автором сих строк на верхней рее — поскольку челн был лишен рей как таковых.
Мы вместе принялись удить макак в реке — к вящему ужасу Горбозада, — после чего отправились осматривать остров.
Поскольку красное свечение вулкана невыносимо слепит глаза, то разглядеть что-либо на острове можно не лучше, чем в кромешной тьме — однако для того, чтобы туристы в полной мере насладились блеклой пульсацией кипящей лавы, повсюду снуют мальчишки с масляными лампами. Они рождаются и умирают, не старея, в развалинах источенных червями барж или на берегу бутылочного моря. Подобные сине-зеленым и лиловым крабам, там бродят также брошенные абажуры, а в глубине песков — где мы спасались бегством от морских зверей, рыщущих по пляжу на отливе, — дремлют их зонтики, прозрачные, как время. Точно кривой светильник на носу барки Харона, и фонари мальчишек, и жерло вулкана струятся чахлым синеватым светом.
Покончив с выпивкой, капитан, посмеиваясь в свой крученый ус, стилосом ятагана и чернилами из пороха и джина начертал на лбу у нашего матроса, скупого на слова, следующее небесно-голубое изречение: «Се Горбозад, больной водянкой мозга павиан», раскурил брызгами лавы погасшую трубку и приказал светящимся как черви детям препроводить челн до самого моря; и уже далеко от берега, точно прощальное эхо, за нами по-прежнему следовали слова песенки Кида и неяркие огоньки, напоминавшие нам матовых медуз.
XXII
О великой церкви Хамафиги
Лорану Тайяду
До нас уже доносился прозрачный перезвон, точно подали голос все колокола Брабанта, слоновой кости, клена, дуба, красного дерева, рябины и населения острова Звонкого, как я вдруг очутился меж двух черных стен (над головою при этом нависал тяжелый свод), а потом, столь же внезапно — в залитом ослепительным сиянием проеме витража. Доктор, не удосужившись предупредить меня заранее, бросил шелковые поводья своего руля, и наш челн повис прямо посреди портала в кафедральной церкви Хамафиги. Весла мои заскрежетали по плитам нефа — пружинные клетки нашего корабля вторили узорам камня, — словно бы привлекая этим кашлем внимание собравшихся или отзываясь на шарканье двигаемых стульев.