Ученик чародея (Часть 1-6)
Шрифт:
К вечеру того же дня Квэп был в лесу, на месте, где полгода назад он сам и завербованный им в помощь амнистированный уголовник Крапива застали молодого офицера милиции за починкой мотоцикла. Они присели покурить, и Квэп узнал от милиционера, что тот нездешний, едет издалека и намерен неожиданно нагрянуть к друзьям, не подозревающим о его приезде. Тут же в изощренном мозгу Квэпа родилась мысль о том, что случай дает возможность раздобыть необходимую ему форму милиции. Для этого нужно только убить молодого офицера.
Расставшись с милиционером, Квэп и Крапива отошли на несколько сотен шагов, и Квэп изложил Крапиве свой план. Они устроили засаду и, когда лейтенант проезжал на починенном мотоцикле, сбили его. Квэп задушил офицера накинутой на шею петлей. В награду Крапиве достались деньги и часы лейтенанта. А самое важное: они овладели его
Очень велик был соблазн воспользоваться лежавшим тут же в яме мотоциклом, но Квэп понимал, что ехать со старым номером - значит самому лезть в ворота тюрьмы, а раздобыть новый номер было безнадежной затеей. Каждая лопата песка, которая погребала такое хорошее средство передвижения, заставляла Квэпа стискивать зубы от досады. Но ничего нельзя было поделать. Шинель - и то хлеб! Хорошо, что она так сохранилась. И без погон это будет хорошая маска на вокзалах и в вагоне, который в течение нескольких дней будет его единственным прибежищем: придется передвигаться с места на место столько времени, на сколько хватит денег, чтобы покупать новые билеты.
По мере того как шло время и приближался час, назначенный для выступления детского хора, план бегства Квэпа все сужался. Он давно уже не задавался мыслью добраться до Дальнего Востока или в Одессу, что прежде казалось таким простым и само собой разумеющимся. Лишь бы выбраться из Латвии! Хоть куда-нибудь от близости к взрыву, который заставит все взоры обратиться на Квэпа; заставит каждого встречного вглядываться в его черты, приглядываться к его платью.
Хорошо было бы, конечно, иметь теперь и документы, подходящие к этому костюму, но он сам сжег их в ту ночь, когда кончили с Круминьшем, и он уступил милицейский мундир Крапиве, воображавшему, будто это облегчит ему спасение от уголовного розыска. Усмешка скривила губы Квэпа при воспоминании о том, с каким удовольствием его сообщник наряжался в мундир милиционера и как мусолил и перемусоливал деньги, полученные от Квэпа в награду за работу. "Болван" (теперь у Квэпа не было для него другого имени) не подозревал о том, что ему остается жить ровно столько времени, сколько нужно, чтобы дойти до берега: рука Квэпа уже сжимала в кармане пистолет, приготовленный для убийства опасного свидетеля.
Хорошо, что в ночь смерти Будрайтиса было тепло и Квэпу не захотелось тащить за собою тяжелую шинель. Это - рука самого провидения. Всевышний приберег шинель для него. Квэп застегнулся и зашагал к опушке, от которой оставалось не больше трех километров до станции. Увлажненный дождями песок был плотен. Он не оставлял пыли на ногах, и по нему было легко идти.
Квэп машинально пошарил в карманах шинели в поисках папирос и рассмеялся при мысли, что чувствует себя в ней, как в своей собственной: ведь папиросы-то в пиджаке! Закурил и переложил пачку в карман шинели.
Трудно сказать, как чувствовал бы себя Квэп, если бы знал, что в этот вечер Уголовный розыск города Риги доставил Грачику кожаную куртку, только днем проданную Квэпом. Купивший ее вор был взят на месте преступления на рынке, когда срезал чью-то сумочку. Дело этого вора пошло своим чередом, а куртку отправили Грачику потому, что описание ее было разослано во все органы милиции с приказом доставить такую куртку в случае обнаружения. Беда заключалась в том, что ее прежний владелец Дайне не сумел указать сколько-нибудь характерной детали, по которой ее можно было бы опознать. Поэтому ему уже вторично пришлось явиться к Грачику, чтобы сказать, не его ли это куртка. И какова же была радость Грачика, когда предколхоза заявил, что на этот раз не боится ошибиться: куртка в прошлом принадлежала ему!
Когда Грачик рассказал об этом Кручинину, тот многозначительно улыбнулся и, подняв палец, как на уроке,
– У Квэпа нет больше куртки - значит, он щеголяет в другой одежде? Грачик недовольно пожал плечами. Вопрос звучал немножко издевательски: его смысл разумелся сам собою. Но Кручинин столь же многозначительно продолжал: - Запомни: с этого момента твой Квэп разгуливает в шинели милиционера.
Грачик не выдержал и рассмеялся:
– Уж не в шинели ли вашего Будрайтиса?
Кручинин ответил кивком головы: Грачик угадал.
– Для Квэпа настало время мобилизовать все возможности спасения. А что может быть надежнее формы лейтенанта милиции?!
Кручинин многозначительно поджал губы, теребя бородку. Грачик не решился произнести того, что подумал: "Бедный учитель, Будрайтис и его шинель стали его навязчивой идеей".
81. НА СТАДИОНЕ И В КАФЕ
Пройти на территорию стадиона так, чтобы ни у кого не возникло подозрения в добросовестности ее намерений; вложить в двое часов плитки шоколада и укрепить к ним капсюли взрывателей; присоединить усики этих взрывателей к замыкающему электрический ток приспособлению в механизме часов; получить в конторе стадиона отметку о том, что новые часы (подарок промысловой кооперации) ею проверены и находятся в полной исправности; уйти со стадиона, уничтожить удостоверение артели "Точный час" и пропуск на стадион, - чтобы перестать быть той, чье имя стоит в этих документах, и вернуться в свою гостиницу Ингой Селга - патриотически настроенной репатрианткой. Такова была простая на вид, но довольно сложная задача, которую предстояло выполнить. Хотя Инга, как уверял Квэп, приехала сюда, чтобы "пустить на ветер" двадцать тысяч маленьких большевиков, мысли ее были сейчас прикованы к тем двум десяткам латышек, что вместе с нею сидели в автобусе со своими кошелками, набитыми овощами и связками цветов. Инга от души завидовала этим женщинам, не знавшим ничего о том, чем до краев был переполнен ее мозг. Они никогда не соприкасались с вероломством, в котором она купалась, как они в своих домашних заботах; они не испытывали страха провала операции, державшего ее за горло. Уверенность в безопасности их самих, их мужей и детей спасала этих женщин от потрясения, какое испытала бы каждая из них, если бы только краем уха слышала об опасности, угрожающей ее детям на завтрашнем празднике. Но эти женщины были уверены в том, что их оберегает советская служба безопасности, им и дела не было ни до портфеля Инги, ни до завернутых в блестящую фольгу плиток. Не все ли им равно: шоколад это или что-нибудь другое? Раз Инга едет в Межипарк с портфелем значит, так нужно. Если она везет в этом портфеле шоколад - значит, так и должно быть... А Инга глядела на них и думала, думала... Думала так сосредоточенно о своем, что едва не пропустила остановку, где ей следовало сойти.
В Межипарке уже шли приготовления к завтрашнему торжеству. Дети занимались украшением трибуны. В зале под трибуной началась спевка хора пионеров. Едва ли кому-нибудь здесь было дело до мастера, ковыряющегося в электрических часах. Дети, сами того не подозревая, были союзниками Инги. Убедившись в том, что никто за нею не наблюдает, Инга проворно сделала свое дело: обе плитки были на месте. Квэп вчера сказал, что вместе с председателем артели "Точный час" приедет в Межипарк, чтобы еще разок бегло взглянуть на плод стольких усилий. Он еще со смехом добавил:
– И тогда я могу сказать: "Ныне отпущаеши!.."
О, Инга хорошо помнила этот смех!..
Епископ Язеп Ланцанс стал частым гостем в кафе "Старый король". Право же, у того, кто готовил там шоколад, были золотые руки! Да еще эта юная кельнерша с ямочками на щеках и с такими аппетитными пальчиками! Глядя на нее, епископ с каждым разом все беспокойнее вертелся на стуле. Руки его становились все холоднее, и все чаще приходилось вытирать их исподтишка под столом, чтобы они не были скользкими от пота. Сколько раз он, отправляясь в кафе, давал себе слово предложить этой девушке прогулку вдвоем, и всякий раз, стоило ему взглянуть на белые зубки, сверкавшие из-под накрашенных губ, - вся его смелость пропадала. Он возвращался домой один, чтобы предаться мечтам о юной кельнерше. Теперь лик богоматери в изголовии его постели больше не был похож ни на Изабеллу Розер, ни на Ингу Селга - при взгляде на святую деву, грудью кормящую пухлого младенца, неизбежно вспоминалось лицо маленькой кельнерши из кафе "Старый король". В сновидениях Ланцанса образ молоденькой кельнерши сменялся видением дебелой особы с плафона на потолке кафе.