Ученик мага
Шрифт:
– Они находят в лесу тайники с ворованным спиртным, ну и делают глоток-другой, – Марути шмыгнул носом. – Один неверный шаг, и все бутылки вдребезги, а их содержимое растекается повсюду. Слонам хочется пить, вот они все и выпивают. Они не виноваты, что при этом слегка теряют голову.
Уже потом в одной из индийских газет я наткнулся на статью под заголовком «ПЬЯНЫЕ СЛОНЫ ВПАДАЮТ В АМОК». Марути явно недооценил масштабы этого общенационального бедствия. В штате Ассам на пути стада в триста пятьдесят опьяневших слонов попалась небольшая деревенька. Тринадцать человек затоптаны насмерть, неслыханные разрушения. В статье говорилось, что животные набрели на склад рисового пива одного ресторана под открытым небом, и что не проходит и недели, чтобы слоны-алкоголики не разгромили какое-нибудь поселение в северо-восточных районах страны.
Наконец наш автобус выбрался из пробки, и мы быстро добрались до Газиабада. Автобус остановился на центральной площади. Марути прижал свой драгоценный конверт к груди и отправился на собеседование. Но перед тем, как совсем исчезнуть в колышущемся море людских голов, он обернулся, сложил правую ладонь чашечкой наподобие кончика слоновьего хобота и помахал мне на прощанье.
3
Земля воинов
Дребезжащий автобус катился к Мееруту. Беленые стволы пышно разросшихся вокруг дороги фикусов напоминали о временах британского владычества. Сложно было себе представить, что майским утром 1857 года недовольство подтолкнуло бенгальскую армию к восстанию. И еще сложнее было себе представить, что знаменитое восстание сипаев началось прямо здесь, в Мееруте.
Согласно историческим хроникам, толчком к восстанию послужила партия винтовок системы Ли-Энфилд, присланная для расквартированных в Мееруте индийских войск. Когда раздали патроны – а в те времена стандартной смазкой служил свиной и говяжий жир – солдаты не смогли сдержать негодование. Дело в том, что среди них было много индийцев – представителей высших каст, а также правоверных мусульман – и те, и другие сочли это оскорблением своих религиозных чувств.
К северу от Меерута автобус свернул влево и выехал на второстепенную дорогу. Еще тридцать миль на северо-запад в сторону города Карнала, и вот она – Бурхана.
Сойдя с автобуса, я решил не тратить времени даром и тут же углубился в лабиринт улочек, прокладывая путь к усыпальнице предка. В свое время Хафиз Джан описал мне город подробнее некуда. Правда, в своих рассказах он никакой системы не придерживался: просто говорил о том, что приходило на ум, без всякого порядка. Мне стоило немалых усилий составить из разрозненных кусков цельную картину и найти дорогу к усыпальнице моего славного предка.
Я пересек зеленую лужайку справа от главной улицы. За лужайкой в зарослях финиковых пальм виднелось окруженное стеной большое квадратное здание. Сквозь пышную растительность просматривались его очертания. Мавзолей Джана Фишана Хана оказался зданием из желтого камня, с изящным куполом и множеством арок – так строили во времена Великих Моголов.
Я медленно приближался к высоким кованым воротам. Они были открыты. И тут внезапный порыв ветра привел в движение листву финиковых пальм, среди которых тут и там виднелись мусульманские надгробия. Я осторожно ступал по плитам узкой дорожки, что вела ко входу в усыпальницу.
У порога на табурете сидел человек в шальвар-камизе цвета хаки, чаппалах – сандалиях из буйволовой кожи – и тюрбане из черного хлопка. Такие знакомые черты лица: крючковатый орлиный нос, глубоко посаженные глаза, из ушей торчат клочки волос. Борода, в которой уже начинала пробиваться седина, стала еще длиннее. Я молча разглядывал кумира своего детства – несравненного Хафиза Джана.
Пуштун точил штык-нож о гладкий камень, стискивая зубы, когда лезвие скрежетало от соприкосновения с точильным камнем. Он так увлекся, что не заметил меня. А я разглядывал его во все глаза, стараясь не шелохнуться.
Я не знал, что делать и что говорить, поэтому просто пошаркал ногой по цементной плитке дорожки. Звук перекрыл шелест пальмовых листьев и скрежет металла по камню. Хафиз Джан подскочил, схватил нож и выставил его перед собой на уровне груди. И лишь после этого посмотрел мне в лицо. Он широко раскрыл рот, будто ему не хватало воздуха. Лицо его лицо покрылось морщинами. Я назвал свое имя. Не сказав ни слова, он отбросил нож. В его черных глазах стояли слезы. Он подался вперед, двигаясь медленно, будто под водой. Потом он одним неуклюжим движением схватил меня и оторвал от земли.
Хафизу Джану понадобилось некоторое время, чтобы оправиться от потрясения. Мы сидели молча. Тишину нарушало лишь его довольное сопение. Я попросил прощения за то, что не известил его о своем приезде заранее, но хранитель могилы моего предка только отмахнулся.
– Это твой дом, – твердил он. – Зачем тебе предупреждать какого-то жалкого стража о том, что ты хочешь приехать? Добро пожаловать на эту землю, твою землю, Землю воинов. Добро пожаловать! Я столько лет ждал этого дня.
Я ответил, что и сам давно мечтал приехать к мавзолею своего прославленного предка.
Довольный Хафиз Джан принес легкие закуски и познакомил меня со своей женой и сыновьями. Но до того, как сесть за стол, мы должны были исполнить одну важную обязанность. Сняв чаппалы, хранитель провел меня в величественную усыпальницу.
Едва ступив босыми ногами на холодные каменные плиты пола, я почувствовал мощный поток энергии. Свет проникал в усыпальницу через решетчатые окна в стене напротив входа. Осмотревшись, я почувствовал, что все здесь дышит огромной мощью, мне даже думалось легче. Может, это дух Джана Фишана?
Пуштун указал на большой прямоугольный кенотаф, установленный в самом центре помещения – под ним и находился склеп. На мраморной плите была выбита надпись на персидском языке.
Хафиз Джан прочитал:
«Правитель, повелитель роскоши, благородный и исполненный достоинств,От чьего дыхания Пахман преисполнился гордостью;Он был одним из сынов Али Мусы Разы,Блистательное солнце, взошедшее после сияющей зари.В Индию он прибыл из Кабула,Ступив на мостовые Бурханы, он превратил город в райский сад.Когда же ему пришла пора вернуться на Небеса,Он покинул эту юдоль смертных, не взяв с собою ничего.И в день его кончины на чашу весов истины леглиЛишь слова: сейид Мохаммед Джан Фишан Хан».На Бурхану опустились сумерки. Мы с Хафизом Джаном сидели на террасе его дома, предаваясь воспоминаниям. Его сыновья-подростки принесли нам угощение: гранатовый сок и кишмиш – смесь фруктов и орехов. Жена Хафиза Джана хлопотала на кухне – готовила роскошный праздничный ужин в честь моего приезда. Над крышами разносился голос муэдзина – вечерний призыв к молитве. Хафиз Джан потрепал старшего сына по щеке.
– Мухаммеду уже пятнадцать, – сказал он. Мальчик стоял не шелохнувшись. – Скажи-ка нам, Мухаммед, кем ты будешь, когда вырастешь?