Ученик мага
Шрифт:
Вот уже три тысячи лет, – а? может, и дольше – Варанаси считается центром индуизма. В город на западном берегу реки Ганг ежегодно приезжают миллионы паломников. Одни посвящают молитвам и омовениям в водах «матери Ганги» лишь несколько дней. Другие остаются до конца жизни. Они верят, что умерев в черте древнего города, границей которого считается Панч-Коси-роуд, они достигнут просветления. Их душа попадет прямо на Небеса и освободится из вечного круга перерождений. Каждый день на берегах Ганга тысячами кремируют праведных индуистов. Кремация проходит на специально отведенных для этого обряда
Повсюду виднелись символы: над потайными дверями – свастики, у миниатюрных алтарей – светильники, заправленные топленым коровьим маслом гхи. Густой дым от сандаловых благовоний висел в воздухе над грязными проулками будто грозовая туча.
Я потихоньку продвигался вперед. Здесь все, кроме меня, понимали символы, все знали, как себя вести. И хотя мне не дано было постичь глубинный смысл всего происходящего, я был ошеломлен. Индия – грандиозный театр жизни, а в Варанаси разыгрываются самые выдающиеся пьесы из его репертуара.
Я направился к Дхоби-гхату, где, как я слышал, можно было найти жилье по сходной цене. После ночи, проведенной в экспрессе Фаракка, я не мог себе позволить дорогого жилья в Варанаси. Но в районе Дхоби-гхата гостиниц не было вообще. Слово «дхоби» в переводе означает «тот, кто стирает белье», то есть на этом гхате всего лишь стирают. Десятки мужчин месили белье, будто огромные комья дрожжевого теста. Они синхронно швыряли намыленное белье на каменные ступени гхата. В Варанаси проживает около пятидесяти тысяч браминов, и многие из них нанимают себе персональных дхоби – так они уверены, что их одежду не положат рядом с одеждой представителей низших каст.
Один из дхоби увидел, как я недоуменно озираюсь, и подошел ко мне. Лицо у него было плоским, как лопата, нос приплюснутый, руки по локоть красные от постоянной работы в горячей воде. Я спросил, не знает ли он, где тут можно переночевать, и он повел меня в свое однокомнатное жилище.
Его темная мазанка формой и размерами походила на перевернутую плетеную рыбачью лодку. Внутри было не продохнуть от пара. Зайдя в домик, дхоби первым делом протиснулся к набитому конским волосом матрасу и довольно улыбнулся.
– Дас рупиа.
– Десять рупий, чтобы спать на этом?!
Я осмотрел гнилой, кишащий блохами матрас, что лежал рядом с баком, где кипятилась рубашка брамина. По сравнению с остальной обстановкой он выглядел еще прилично. Над баками с одеждой поднимался густой пар – от него здесь все прогнило. Плесень настолько глубоко въелась в стены, что мне даже показалось, будто на ней вся хижина и держится. Отскреби плесень от стен – и вся постройка развалится.
Жилище ужасное, как ни посмотри. Я стоял и думал: согласно Женевской конвенции, в нем нельзя даже военнопленных содержать. Дхоби терпеливо ждал ответа. В конце концов, я-то не военнопленный, – решил я. – Да и красть у меня
– Хорошо, – кивнул я хозяину-дхоби. – Я согласен, но прошу считать это актом добровольного умерщвления плоти – буду как Томас Бекет, который носил под одеждой кишащую вшами власяницу. Что-то мне подсказывает, что Беккет чувствовал бы себя у вас как дома, – пошутил я.
Но дхоби давно уже потерял нить моих рассуждений – по-английски он совсем не говорил. Он снова улыбнулся, послюнил пальцы и потер их друг о друга, красноречиво показывая, что плату следует внести вперед. Я достал мятую купюру и отдал ему.
Снаружи, всего в нескольких метрах от Ганга сидел на корточках молодой садху. Одежды он не носил, все его тело покрывала корочка пепла, заплетенные в мелкие косички волосы сбились в колтун, а на лице начертаны эзотерические символы. Дхоби почтительно поздоровался с подвижником. Приветствие, впрочем, осталось без ответа. Вместо того, чтобы поздороваться, подвижник достал свой чилам – маленькую глиняную трубку – и глубоко затянулся. Угольки в трубке на мгновение ярко разгорелись, и посвященный выдохнул густое облако дыма с характерным запахом марихуаны.
Первым делом я искупался в баке дхоби, чуть не сварившись заживо, а потом отправился гулять по улицам Варанаси.
В вестибюле фешенебельного отеля обнаружилось отделение банка, и там мне согласились помочь с переводом денег. По каким-то необъяснимым причинам за деньгами я должен был явиться в их калькуттское отделение. Потом я направился в полицейский участок – заявлять о пропавшем паспорте и ограблении в поезде. Тут мне пришлось пройти через унижение: около тридцати офицеров всех званий собрались послушать очередную историю об экспрессе Фаракка.
Вечерело. Я брел через маленькие рыночки в сторону гхатов и реки.
Свернув с относительно широкой улицы в пустынный переулок, я набрел на небольшие мастерские. В тесных помещениях, сгорбившись за ткацкими станками, сидели женщины. Среди них несколько молоденьких – едва за двадцать – но в большинстве своем немощные старухи. Все они носили простые белые сари. Никаких украшений. Некоторые были обриты налысо. Я уже слышал об этих всеми позабытых женщинах – вдовах Каши. 8
8
Каши – древнее название Варанаси – прим. перев.
В индуизме считается: вдовы находятся вне каст, нередко их называют колдуньями. Говорят, всякого, кто осмелится с ними заговорить, ждет великое несчастье. От них отказываются родные, отворачиваются даже самые близкие друзья, так что ежегодно они тысячами стекаются в Варанаси доживать свои дни. Лишь некоторые решаются наложить на себя руки – ведь самоубийство лишает надежды на достижение просветления.
Вы обязательно увидите их на людных улицах, на широких каменных гхатах – повсюду. Одни протягивают руку, прося подаяния, другие слишком горды, чтобы побираться. Те же немногие, кому удается найти работу, обречены на тяжелый физический труд в нечеловеческих условиях за мизерную долю тех денег, что платят обычным работникам. Но мало того, многие подвергаются еще и оскорблениям, насилию со стороны недобросовестных работодателей.