Ученик слесаря
Шрифт:
– Как же, были. Полно. Вагон на склад подавали под разгрузку. На эстакаду. Она с эстакады прямо на рельсы и бросилась. Эстакада полтора метра. Грузчики видели. Она учетчица была.
– Так сама, что ли бросилась? Отчего?
– От обиды на жизнь.
– Учетчица?
– Ну да. Считалищица. Ящики пересчитывала. Или мешочки. Всё, в чем сырье подают и продукцию отгружают.
Иван задумался. По всем понятиям эту учетчицу надо бы вычеркнуть, раз сама. Хотя почему, собственно? В схему не укладывается? А она у тебя есть, схема? Ни схем, ни версий. Даты одни. Если б не даты, то и подозрений не было
Он и сам не заметил, как в разговоре с собой перешел на ментовский тон. Сменил его, покуда не стал для него этот внутренний мент второй натурой.
– Фасовщица, считальщица, крановщица. Нормировщица. Всё щицы какие-то, - с досадой сказал Иван.
– Чем тебе щицы не нравятся?
– Это не мне.
– Я тоже, межпрочим, щица.
– Тогда ты тоже под угрозой. Но я за тобой следить буду. Особенно в критические дни. А они у нас с 8-го по 12-е. Межпрочим. Разброс регулярности - четыре дня.
– Ах, я еще про уборщицу забыла.
– Так-так... Что с ней?
– Пацан ты еще, - сказала Александра, вставая и отпирая дверь.
– Тебе на работу пора. Иди.
– Так что с уборщицей?
– Халат забыла ей заменить, вот что.
– Может кто-то еще, неодетый в спецовку или халат...
– Нет. Только нормировщица. Иди, - подтолкнула его кладовщица.
– Я вообще-то знаешь, зачем приходил?
– Я тебя тоже не за этим звала. Не для того, чтоб ты в записях ковырялся.
– А в чем?
– Иди, - в третий раз сказала она.
– Придурок. Удовлетворенный жизнью
– А я не возбуждаюсь, - сказал Иван, - если удовлетворение в обозримом будущем мне не светит. Ты б все равно так сразу бы не дала, так ведь? Будем считать, что с первого захода ты отшила меня, ладно?
– Дурак.
– Только что придурок был.
– Растешь в звании.
– В таком случае, позвольте после работы, - церемонно, на вы, предложил Иван, - пригласить вас к себе. На три буквы...
– Лучше уж ты ко мне. Завтра. В это же время. И три буквы свои прихвати.
Ты на верном, мол, пути, только милый, захоти, мысленно напевал Иван, возвращаясь к трудовым будням. Может, и удастся завтра сложить эти три буквы в односложное целое.
Дома, верней, во дворе, ему попалась на глаза прошлогодняя надпись - 'Ванька + Танька', выполненная на стене дома у входа в подвал полуграмотной детворой. Он эту запись, специально сбегав к себе за тряпкой, смыл. Ночью ему опять Александра снилась.
В последующие два-три дня Иван заполнил в своей несложной таблице пустоты. Кроме апрельской. В апреле трупа не было. Либо был, но дело замяли так, что ни слуху, ни духу. Ни намека не просочилось насчет апрельских дел.
К соответствующим датам оказались привязаны свои потерпевшие. Иван и профессии выяснил. Почти все рабочие. Из технической интеллигенции - всего одна женщина (трупов этого полу было двумя меньше). Из отдела сбыта, пропала без вести. Создавалось впечатление, что кто-то сильно обиделся именно на пролетариат. Шофер. Аккумуляторщик в гараже. Охранник. Охранников - звали их 'власики' - все недолюбливали. Кого за порядочность, кого за продажность,
Все эти были люди из других подразделений. Более же всего потерпевших было в четвертом цехе. То ли убийца окопался именно в нем, то ли наоборот, здесь лишь бесчинствует - подальше от основного места деятельности. Иван незаметно для себя самого принял это положение, положение о том, что убийца - есть, пусть даже существо нереальное, выходец из пустот, не имеющий умысла, не преследующий цели и подстраивающий эти несчастные случаи просто так, из любви к искусству, или наоборот, из какой-либо нелюбви.
Иван даже спросил у механика, почему именно наш цех этим отмечен? Существует ведь теория вероятностей. Должно же быть более равномерное распределение благ и бед. Хотя заранее знал, что толкового ответа не будет.
– А я что могу?
– вопросом на вопрос ответил механик.
– Если б я мог эти несчастные случаи распоряжением запретить, я б запретил. Но разве помогут здесь распоряжения?
– Куда ж отдел техники безопасности смотрит?
– Приезжают, расследуют. В пиджаках. Видел их?
Видел.
Петруха все ходил перебинтованный, и хотя рассеянность его прошла, за работу не брался, демонстративно держа на виду забинтованное: мол, куда он с одной рукой. Механик его не принуждал, чтоб не увеличивать количество несчастных случаев на производстве: в санчасть дядь Петя обращаться не стал, и то ладно. Дня через три он пришел уже без бинта.
Ноготь посинел и готовился слезть, но силы в Петрухе прибавилось. И он, несмотря на напускное тщедушие, мог в одиночку ворочать тяжелый насос, который Иван - молодой и не обделенный здоровьем - и то ворочал с трудом. Силу у нас уважают. Вот и Иван дядю Петю зауважал, поднимавшего тяжести одной рукой, ибо на левой, кроме ногтя, подживал еще небольшой ожог. Вообще, заметил Иван, сила его росла пропорционально времени, прошедшему после последнего загула, и если в первый день после этого он всё лежал, и даже создавалось впечатление, что его в этом мире как бы нет, то с течением дней силы в нем прибывало.
Сам Иван к мрачной обстановке в цехе понемногу привык, тем более, что существовал обеденный перерыв - для удовлетворения обоих основных инстинктов.
– Повадился в обеденный перерыв кладовщицу укладывать, - ворчал Петруха, впрочем, не зло, когда Иван, наскоро пообедав, спешил к Александре во внебрачный чертог.
На самом деле они с Александрой укладывались в пятнадцать минут. И еще оставалось около получаса для размышлений. Иван даже считал, что после этих укладываний голова работает лучше. Хотя и довольно часто в пустую, на холостом ходу. Критические дни приближались, и в ближайшие дни, на стыке июльских декад, надо было ожидать новых событий. Но было б существеннее их предотвратить, воспрепятствовать, помешать, а не ожидать пассивно, кого угораздит на этот раз. И не исключено, что на этот раз покататься на катафалке посчастливится ему самому. Более всего убивала неопределенность, невозможность предугадать маневр воображаемого противника.