Ученик слесаря
Шрифт:
– Г...г... готов...
– выдавил из себя Етишкин.
– Кто готов?
– переспросил Иван, и тут же сообразил, что сварочный кабель, конец которого уходил за край крыши, неспроста так туго натянут. Он даже оглядываться больше не стал, бросившись к парапету, сообразив, что Петрухи на крыше нет.
Он перегнулся через бордюр, выглянул. Петруха висел, вцепившись правой рукой в кабель. В первое мгновенье показалось Ивану, что тот еще жив. Но тут же надежда отпала, едва он увидел, что горло наставника захлестнула петля, пальцы меж шеей и кабелем посинели, а голова свесилась набок - как у людей, находящихся в сознании, никогда не бывает.
– Давно висит?
– быстро спросил он.
– Откуда мне знать...
–
– Как, как...
– проквакал напарник.
– Если сонную пережало - конец.
Он еще на что-то надеялся, электросварщик Етишкин.
– Хватай...- сказал Иван.
– Тащи...
– прохрипел он.
Дотянуться до туловища повешенного не было никакой возможности. Они ухватили за кабель и стали подтягивать бездыханное тело наверх. Петля, вероятно, еще более затянулась на горле слесаря, но другого выхода они не видели.
– Если шейные позвонки хрустнули - то конец, - сказал Етишкин.
Подтянув, они ухватили Петруху подмышки. Вытянули, перебросили тело через полуметровый парапет. Иван первым делом ослабил удавку на шее Петрухи - это был не толстый рабочий кабель, на котором и узла не завязать, а тонкий и гибкий, нулевой, который тоже плохо годился для самоповешенья. Ибо, если и можно было из него наделать петель, то затянуть - вряд ли. Впрочем, никакой петли и не было, просто кабель дважды захлестнул шею, причем последующий виток перекрывал предыдущий так, что свободный конец оказался меж витками зажат.
Они оттащили Петруху подальше от края крыши и уложили на спину.
– Надо в рот заглянуть, - сказал Етишкин.
– Если язык запал, то конец.
Иван попытался открыть слесарю рот, открыл, хотя и считал, что у повешенных язык не западает, а наоборот, высовывается и наружу торчит, свешиваясь на плечо. Язык был на месте, не посинел, не распух, во рту даже скопилась слюна, как будто повешенному бутерброд с килькой приснился, и Иван перевернул голову несколько набок, чтобы покойный не захлебнулся, не подавился слюной, в случае, если этот Лазарь очнется. Попутно он пытался сообразить, какую заметил в этом рту несуразность.
– Что там?
– не давал сосредоточиться на несуразности сварщик Етишкин.
– Язык на месте, - сказал Иван, захлопывая со стуком зубов о зубы... о зубы... зубов... наставников рот.
– Если испугаться успел, то конец, - ныл и гнул своё сварщик Етишкин.
– Если же не успел...
– Он не договорил.
– Может искусственное дыхание ему проделать?
Никакое дыхание уже не поможет, подумал Иван. Шея, наверное, сломана. Сонная артерия долгое время пережата была. Мозг за это время умер уже без притока крови. Да и дыхания не было столько времени. А сколько - времени?
– Надо сердце послушать, - сказал Етишкин. Он нагнулся и приник ухом к груди слесаря.
– Бьется, блин!
– Показалось, - был уверен Иван.
Сварщик еще теснее приник к неширокой груди Петрухи и поднял руку, словно требуя абсолютнейшей тишины. И одновременно этот жест, как позднее клялся Иван, послужил сигналом покойному. Ноги его дернулись, вдоль тела пробежала дрожь, и он столь резко перевел туловище в положение сидя, что чуть голову не свернул Етишкину, который, занятый прослушиванием грудной клетки, симптомов оживление Лазаря не замечал.
– Т... ты чего?
– вскричал он, откатываясь от Петрухи.
– Зд... Сдурел?
– Поднимаюсь я наверх, - рассказывал позднее взахлеб сварщик Етишкин, - и сразу закуриваю. Иду к рабочему месту, достаю зажигалку, чтобы прикурить на ходу, а глазами в огонь смотрю, чтоб не задуло. Вдруг, что-то за ногу меня хвать. Оно хвать, а я глядь - а это кабель натянутый, и один конец за бордюр уходит. Кто бы, думаю, его мог с того конца натянуть? До земли метров сорок, значит - что-то висит. Или кто. Только подумал про кто, как похолодел. Сразу Валька-фасовщица на ум пришла. Надо бы подойти к парапету,
Далее он переходил на собак и надолго на этой теме задерживался. Увлекался собаками и совершенно забывал, с чего начал. Любитель он был. Держал в своем частном доме двух породистых сук и был собачий заводчик. Жена ругалась. Жаловалась участковому.
– Как же тебя захлестнуло?
– расспрашивали Петруху рабочие.
– Да не помню я, - хмуро отмахивался тот.
– Начисто память отшибло, пока висел. Хотел спустить конец вниз, чтобы железо наверх подать. А он зацепился за вентилятор. Я его перекинул через плечо, всем телом навалился и дернул. Он отцепился, и я вместе с ним - вниз. А как шею мне им захлестнуло - до сих пор не соображу. Гляжу, Ванька вышел, жесть из кладовки тащит. А я висю. И главное, помню, что сказать ему надо, чтоб не тащил наверх, все равно в люк не пролезет, мол, я сейчас кабель спущу, пусть за конец прицепит. А сам висю. А как сказать, когда горло перехватило. А потом почернело в глазах и... И висю...- Он делал руками жест недоумения и умолкал.
– Тут уж ничего не попишешь, - сказал слесарь ББ.
– Даже писатели ничего не попишут тут.
– А если бы кабель соскользнул с шеи?
– Разбился бы.
– Счастье твое. Из такой ситуации выкарабкался невредимым. И даже обделаться не успел.
– Тут уж ничего не попишешь. Да и пописывать нечем: слов нет, - сказал ББ.
Вообще, Петруха отнесся к этому происшествию довольно спокойно. Словно ничего страшного или смешного не произошло. Хотя б радоваться, кажется, был должен, что так удачно с ним все обошлось. Даже бригада радовалась, даже приходили радоваться из соседних цехов и высказывали предположения, что повернулся бог к этому цеху лицом, благостным своим ликом, и никаких несчастных случаев на производстве больше вовеки не произойдет. А когда пронесся слух, что на другом предприятии затрепало мотальщицу, а другая, трепальщица, замоталась так, что размотать не смогли, то сочли эти два случая за признак того, что несчастья перекинулись на текстильный комбинат, находившийся в другой части города. Впрочем, впоследствии выяснилось, что мотальщицу затрепало не до смерти, да и не трепало вообще - просто набросился на нее пьяный наладчик и ну трепать, но эта попытка изнасилования закончилась для него плачевно. Хотя далеко не смертельно. Суда еще не было. Но будет вот-вот.
Зуб, вспомнил Иван. Он готов был поклясться, что когда заглядывал наставнику в рот, пустых мест в верхнем ряду не было. Он даже припомнил, что этот зуб, вставший на место дыры, против прочих зубов был более тускл, хотя и те белизной не блистали. Тут же легкое беспокойство, вызванное несуразностью, вернее, невозможностью ее квалифицировать, привязать ее к ее же причине, прошло. Зуб вставил себе наставник, решил Иван.
И с того дня настроение у наставника стало портиться. Конечно, такое для психики не могло пройти совсем уж бесследно, хотя и храбрился Петруха, и своих чувств в этой связи не выдавал. Прочий же персонал предполагал у него приближающийся запой. Время, мол, подоспело. От прошлых отгулов уже почти месяц прошел. Вторая декада июня открылась, пора. Вот только дождется выходных, чтоб лишних дней у механика не выпрашивать. Хотя не было еще такого случая, чтоб его не пускали в запой.