Учись видеть. Уроки творческих взлетов
Шрифт:
«Считаю за счастье быть независимым от других. Пусть будет в избушке моей неуютно и грязно, это неважно. За важность посчитаю зимою в избушке моей тепло. Подобных мне мужиков и старух сколько угодно на всей земной коре».
Емкое слово у Ивана Егоровича Селиванова, колоритное, насыщенное. Могучая интонация. Пристальное внимание ко всему. И в слове, и в рисунке, и в живописи. Есть чему поучиться нашему брату. А он и пишет:
«Предлагаю каждому читателю читать писанину мою со вниманием, ибо прозорливых людей в человечестве единицы».
Только бы мы с вами оказались в их числе!
И – другая планета: «Записные книжки» Сергея Довлатова. Ленинградский писатель, наш современник, эмигрировал в Америку, жил в Нью-Йорке. Вошел в двадцатку лучших писателей США, на Западе было издано и переведено на европейские языки множество его книг.
К счастью, теперь и мы с вами тоже читатели Довлатова. (Только не провороньте своего счастья!) Сначала в России появились повести «Заповедник» и «Чемодан», и вот уже который год издаются и переиздаются компактный четырехтомничек с нежными и в то же время хулиганскими рисунками художника Александра Флоренского, повести «Зона» и «Компромисс», почти все собрание сочинений.
Кто-то хорошо сказал: художественная мысль Довлатова проста и благородна – рассказать, как странно живут люди, то печально смеясь, то смешно печалясь.
И среди крупных, теперь знаменитых вещей не затерялись «Записные книжки» – «Соло на ундервуде». Например, такие записи:
«Хармс говорил:
– Телефон у меня простой – 32–08. Запоминается легко: тридцать два зуба и восемь пальцев».
«Я болел три дня, и это прекрасно отразилось на моем здоровье».
«Соседский мальчик:
– Из овощей я больше всего люблю пельмени…»
«По Ленинградскому телевидению демонстрировался боксерский матч. Негр, черный как вакса, дрался с белокурым поляком.
Диктор пояснил:
– Негритянского боксера вы можете отличить по светло-голубой каемке на трусах».
«Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной!»
Все это вошло потом в его повести и рассказы.
«Записные книжки» Довлатова поэт Виктор Некрасов назвал собранием новелл, одни из которых занимают полторы строки, а иные растягиваются до целой страницы, но это всегда законченные новеллы со всеми чертами настоящей прозы: изяществом, ясностью, юмором и глубиной.
То же можно сказать и про «Монохроники» Юрия Коваля, которые автор считал хотя и неполной и разрозненной, но все-таки хроникой его жизни. Они были изданы в толстой книге «АУА». В издательстве «Подкова» вышли целых два тома – «АУА» и «Листобой»: рассказы, песни, стихотворения, повести – с живописными картинами Коваля, его рисунками и фотографиями.
Но я видела «Монохроники», сделанные рукой Юры: альбом внушительных размеров, записки, рукописные заметки, рисунки, я ведь говорила вам, что Коваль – художник!
Вот первая запись – «Рябиновый год». (Обратите внимание, какие разные у авторов дневников объект наблюдения, угол зрения, интонация и «градус» взаимодействия с НАТУРОЙ. Но есть одна общая черта: любовное и глубокое погружение в случайную, казалось бы, картину жизни, которая неожиданно предстает перед твоими глазами. Читать такой текст надо медленно, смакуя каждое слово, как его творил мастер.)
«Повсюду, под Москвой, очень много рябин. Зрелые полные гроздья. Какой-то рябиновый год. Не успевши выехать из Москвы и не доехавши до Загорска, купили для смеху и наслаждения ящик помидоров. Рябина и помидоры чем-то похожи меж собой.
Рябиновые годы, как я знаю, случаются редко. Я помню несколько за свою жизнь. Годы эти не были для меня безмерно счастливы, зато уж пожалуйста – сколько угодно рябины».
И маленькая приписка его рукой – прямо в книге:
«…Говорят, високосные годы – рябиновые».
«Нашли на дороге убитого, как видно, сокольцом козодоя. Необыкновенность его облика – крупные глаза, странные волоски, торчащие из широко распахнутого рта. Нет, наверное, не соколец. Скорее – сова. Козодой – птица вечерняя. Крылья у него стройные, узкие, стремительные».
«Болотная дорога привела меня вначале к брошенной в ольшанике ржавой барже. Будто из-под баржи вытекал торфяной ручей. С полсотни шагов прошел я по ручью, и, окруженная лесами, открылась мне медленная болотная река. Это и была – Модлона.
Модлона – ударение ставят местные жители на первом слоге. Это обычно в вологодских краях – Модлона, Сухона…
Как ни поставь ударение, Модлона – слово удивительное. Медленно течет Модлона, и не от этого ли слова “медленно” происходит ее названье?
…Модлона течет модлонно… Дремучая, по-болотному ласковая река. А водятся в ней чернейшие окуни и воронёная сорога. Обычно нет рыбы светлей и серебристей сороги, а тут – темна, глаз и плавник красен, брюшко тёмного серебра, а уж спина – воронёная».
«Вадик указал мне на звезду Арктур. Но выше было созвездие Персея. Я быстро нашел Арктур и сказал, что под Персеем нет яркой звезды. А это была взошедшая уже прекрасная – Капелла».
«Ночью кричали над Горой уходящие на юг табуны гусей».
Там обо всем в «Монохрониках» Коваля, это ведь абсолютно всеобъемлющий жанр – о друзьях, поэтах и художниках, о случайно встреченных людях, о зверях, о звездах, о деревьях, о северных городках и деревнях… Разрозненные отрывочные записи, эскизы, наброски. Но есть в этом и склад, и лад, и ритм, и единая мелодия, сыгранная на разных инструментах.
Как-то раз после открытия Недели детской книги (мы выступали перед детьми в Колонном зале Дома союзов) вчетвером – Яков Аким, Юрий Коваль, поэт Марина Бородицкая и я – зашли пообедать в ресторан Дома литераторов. Ну и, слово за слово, зашла речь о дневниках писателей. Как раз я прочитала в журнале выдержки из дневников Марины Цветаевой, опубликованные на выбор, – я точно не помню чей, что-то вроде «полковника А. Николаева».