Учись видеть. Уроки творческих взлетов
Шрифт:
Пушкин на дуэли
Особую нежность я испытываю к Слову за то, что оно – не всемогуще. Поэтому иногда, чтобы выразить переполняющие чувства, приходится прибегать к другим формам искусства – вязать свитеры, писать картины, лепить скульптуры или шить куклы… Я пытаюсь воссоздать растение, животное или человека, впечатлившего меня. У поэта Марины Цветаевой есть книга «Мой Пушкин». А у меня – мой.
Шел я по Комсомольскому проспекту. Настроение самое распрекрасное, солнце светит, хочется всем улыбаться и идти вприпрыжку. Вдруг вижу: впереди знакомая фигура. Пригляделся: ну, точно, Юрка! Идет своей дурацкой походочкой вразвалку, руки, как всегда, в карманах, спешит куда-то.
– Юрка! – кричу ему я.
Он даже не повернулся.
– Курицын, твою мать!
Идет, зараза, не оборачивается.
Ну, думаю, гад, ща я тебе устрою. Разбегаюсь хорошенько и со всей дури даю ему пинка. Даже перестарался немного.
Тут он поворачивается, и я чувствую, как волосы на голове становятся дыбом. Сказать ничего не могу, воздух вдохнулся, и не выдыхается, только руками размахиваю бестолково. Стоит передо мной какой-то бородатый мужик, с Юркой моим ничего общего не имеющий.
– Ты чего, охренел, что ли? – спрашивает.
Я могу только головой кивать, речь ко мне еще не вернулась.
Народец вокруг нас хихикает, смотрит, как из положения выходить будем. Ну, я так же молча поворачиваюсь: давай, мол, пинка – и квиты.
Не стал он мне мстить, не мстительный оказался. Похлопал по плечу:
– Ничего, – говорит, – и не такое бывает.
Да и пошел своей дорогой.
А я своей.
Глава 23
Поцелуй через бочку с солеными огурцами
Блокноты и дневники дают нам возможность оттачивать свою неотточенную наблюдательность. Впечатления к нам врываются в огромном изобилии. Их надо постоянно фиксировать, что само по себе уже творчество и к тому же отличное сырье для художественных и документальных произведений.
Есть такой режиссер авангардного кино Йонас Мекас. Когда он решил снимать кино, он пошел в магазин, купил камеру… и, как гласит легенда, попросил не упаковывать. Говорят, с тех пор – а прошло уже много десятков лет – он ее ни разу не выключал. Деревья, люди, пожары, новорожденные, покойники, свободные, заключенные, Литва, Нью-Йорк, земля, небо, трава, жест, жестокость, любовь, река, камень, облако, разговоры о смысле жизни – все является объектом его яростной, скачущей, алчущей камеры.
«Моя задача в том, – сказал Йонас Мекас, – чтобы полностью открыться. Я иду, как лунатик, ожидая хотя бы слабого знака или зова».
Мне кажется, про таких людей сказал мастер дзен Мумон: «Он идет по лезвию меча. Он бежит по крутому обрыву ледника».
Каждое мгновение представляет собой такое острие меча.
Я лично до того уже докатилась, что, как Йонас Мекас, фиксирую все без разбору. Каждый момент бытия имеет свою ценность, каждое услышанное слово – вес и аромат. Как я люблю проходные реплики, мелькающие в толпе лица, движущиеся на эскалаторе фигуры. Метро, троллейбус, общественный транспорт, какая-нибудь забегаловка – для меня упоительный и непревзойденный театр.
Двор, магазин, улица, соседи, моя семья – бесконечно любимые мной и дорогие люди, близкие и далекие, неведомые, тающие вдали – все для меня натура, все – палитра.
Я и сама – простой персонаж некой драмы, комедии, чистого водевиля, фарса, великолепная модель для собственного наблюдения, а также документального и художественного отображения. Вся глупость и нелепость мира заключены во мне, все амбиции, я – арена борьбы между манием величия и комплексом неполноценности. Все тут есть. Только успевай записывать.
Я – царь Кощей над златом. Мои дневники – это исключительная коллекция пейзажей, героев, ситуаций, портретов, реплик… Мешки! Вы не поверите: мешки рукописных книг – мои наблюдения за этим миром.
Кроме того, у меня чудовищная память. Знаете анекдот? Ходжа Насреддин жалуется:
– У моей жены ужасная память.
– Она что, ничего не помнит?
– Нет, – ответил Насреддин. – Она помнит все!
Я – маньяк натуры. Мои дневники никогда и никто не сможет разобрать. Даже творческое наследие чудесного еврейского поэта Овсея Дриза, который прожил жизнь в России, а писал исключительно на языке идиш, и то легче будет разобрать, чем горы моих ликующе вдохновенных каракулей.
Иногда мне кажется, когда я их сожгу, я просветлюсь. Мне станет доступно единство мира. А пока мир предстает в моих записках раздробленным и слишком многомерным.
Единственное спасение в том, что я наблюдаю жизнь и людей не холодным взглядом рептилии, а жарким, любящим взглядом. Мне чужд отстраненный холодный взгляд наблюдателя. Это очень важно. Запомните: при наблюдении за этим миром ОБЯЗАТЕЛЕН горячий взгляд, исполненный любви. Иначе ты не наблюдатель божественной игры – лилы, а просто негодяй.
Вот некоторые мои заметки. С поверхности – не слишком углубляясь:
«Как-то раз к нам на семинар пришел Юрий Коваль. Все сразу испугались читать свои произведения при Ковале. Только один не побоялся и стал читать стих, мол:
– Чтобы нарисовать снег – куплю я мел,чтобы нарисовать ночь – куплю я уголь…Коваль очень внимательно слушал. Слушал-слушал да и говорит:
– А чтоб над мостом рисовать Ильича,Куплю я красный кусок кирпича».«К моей маме Люсе из Казани приехал ее первый муж и остановился у нее на неделю. Она звонит мне по телефону и говорит:
– У меня мужья такие смешные! Я им рассказываю что-нибудь, а у них обоих глаза слипаются. Я им говорю: ну, идите, спите! А они: нет!!! Мы чай хотим пить!.. Ну, умора!»
«Звонит из Екатеринбурга художник Саша Шабуров:
– Я открыл в Екатеринбурге памятник литературному герою. 280 кг металла на него ушло. Это памятник… Человеку-невидимке! Постамент – и два следа: один – мой след, один – его…»
Игорь Макаревич из форточки снимает своих героев, а наш студент Сережа Тишков снизу, с улицы, снимает Игоря Макаревича. Он делает дипломный фильм об Игоре. Но Сережа не подозревает о том, что Игорь Макаревич сейчас снимает Сережу. Взгляд одного исследователя мира встречается со взглядом другого. Наблюдающий становится Наблюдаемым. Круг замыкается.
«Пилот Кучегоров
Пассажирка Коровина
Библиотекарь Кассандрова