Учись видеть. Уроки творческих взлетов
Шрифт:
– Я помню все, связанное с вами.
– Да, это может быть, – задумчиво сказала Рина Зеленая. – Так бывает».
«Мой папа Лев ждет меня около Театра Ермоловой. Там начинается спектакль по пьесе Теннесси Уильямса в переводе друга папы – Виталия Вульфа. Виталий Яковлевич выходит на улицу раз, второй, меня все нет, папа злится, я опаздываю на полчаса по техническим причинам, короче, наш поход в театр полностью провалился. Папа встречает меня разъяренный и произносит в великом гневе – чистым ямбом:
– К чему привел богемный образ жизни —Вне«Как-то раз на занятия со студентами я принесла книжки поэтов Овсея Дриза, Даниила Хармса, Якова Акима, Романа Сефа, Генриха Сапгира и Юрия Кушака. Я читала вслух – книжка за книжкой. Особенно Овсея Дриза, поскольку мы собрались пойти на вечер, посвященный его жизни и творчеству.
Приехали в условленное место – на “Тургеневскую”, где я договорилась встретиться с Яковом Акимом. Ждем-ждем, а его нет и нет. Я ужасно разволновалась, потому что Яков Аким никогда не опаздывает, отпустила студентов по домам. (А жаль: он вскоре пришел, и вечер был интересный!)
В следующий раз я спрашиваю у ребят:
– Кого мы с вами читали?
Они – с трудом – коллективно – воспроизводят диковинные имена поэтов:
– …Дриз… Сеф… Хармс… Сапгир… Кушак… Аким…
– А кто к нам должен был прийти в метро, но опоздал?
Они – еще более растерянно:
– …Хармс?..»
Яков Аким и Марина Москвина.
«Дорогой Яков Лазаревич! С днем рождения. Живите долго! В конце концов, что для нас с вами ваши восемьдесят? Только начало…»
Глава 24
Хармс… Чармс… Чардамс…
Разумеется, это случилась ДО нашего с вами похода в Музей личных коллекций на выставку «Кабинет Хармса» художника Сергея Якунина.
Мне хотелось соединить ваше знакомство с Даниилом Хармсом и с очень изобретательным художником – нашим современником Сергеем Якуниным.
В Москве с огромным успехом прошел спектакль по инсценировке повести Гоголя «Шинель». Спектакль назывался «Башмачкин». Я видела его на малой сцене в Театре на Таганке. В спектакле был занят один актер Феклистов. Он играл остро, нервно, сдержанно, с большим внутренним накалом. Крошечный, обездоленный, угловатый. Одна, но пламенная страсть бушевала в нем, она стала для него всем: его мечтой, любовью, надеждой, лучом света в темном царстве – обычная шинель затмила Вселенную.
Друзья мои! Читайте Николая Васильевича Гоголя, читайте и перечитывайте! Особенно таинственнейшие повести «Нос», «Шинель», «Невский проспект», «Коляска», «Записки сумасшедшего». «Миргород». «Вечера на хуторе близ Диканьки».
Но, умоляю, не говорите, что вы уже все это «проходили» в школе. Только теперь, став учениками Волшебника, вы сможете хоть отдаленно почувствовать умопомрачительное великолепие Гоголя, его нездешнее мастерство. Чтобы так писать, как Николай Васильевич Гоголь, многие работники пера душу бы прозакладывали! Все в его прозе живет, поет, дышит, созданный им мир движется, мерцает, один в другой перетекает, двоится. Что явь, что сон? Что здравомыслие, а что – безумие?
Пересекаются параллельные миры. Вий поднимает свои тяжелые веки, Нос, живущий отдельной жизнью от своего хозяина майора Ковалева, встречается с ним в Казанском соборе, сбегает от него, где-то болтается под видом статского советника, и так далее, и так далее, не могу пересказывать и поминать всуе, а то мурашки бегут по спине от страха и восхищения.
В
Он и Шинель, которая к концу истории вырастает до небес и страшно колышется на ветру. Но вокруг этих двоих было выстроено такое пространство, которое, как проза Гоголя, дышало, двигалось, мерцало, взаимодействовало с Шинелью и Башмачкиным, окутывало их и пронизывало, опутывало незримыми нитями – это была гоголевская проза, переведенная на язык сценографии.
Декорации к этому спектаклю из бумаги сделал художник Сергей Якунин.
Мне было очень интересно: что он придумал с «кабинетом» Хармса? На этот раз Якунин – опять из дерева и жесткой желтой бумаги – выстроил иную атмосферу. Он сконструировал странные предметы: часы, отмеривающие вечность, письменный стол с искусно сделанными книгами, тысячью ящичков, всяких разных штукенций, сундук с тусклым светом электрической лампочки, в который можно залезть, закрыться, сесть на стул и читать записки Хармсу. В главном зале стоял деревянный конь-качалка, высокий здоровенный конь с крыльями – Пегас. Хоть на него садись, качайся и читай стихи!
А у меня случилась небольшая загвоздка. Дело в том, что перед нашим походом я собиралась ознакомить вас с текстами Хармса, но не успела: выставка закрывалась, мы заторопились и пришли, ни сном ни духом не имея понятия, что это за такой Хармс и не его ли мы ждали в метро на прошлой неделе?
Вообще-то я обычно готовлю вас к его текстам. Специально рассказываю о нем разные легендарные истории, что он отличался эксцентрическим характером: желая быть поближе к небесам, залезал на дерево и сочинял стихи, сидя на ветке, как птица. Или мог, остановившись у газетного киоска, спросить совершенно серьезно: «Скажите, пожалуйста, здесь живет Петр Алексеевич Силантьев?»
А впрочем, и без мистификаций Хармс был рассеянным и путаником, жил рядом с улицей Бассейной. Вполне возможно, Маршак выбрал Хармса в качестве прототипа «рассеянного с улицы Бассейной».
Я рассказываю вам о его семье, о странной судьбе, удивительной жизни, аресте во время сталинских репрессий и смерти в тюремной больнице в 1942 году.
А также об одном невероятном обстоятельстве: когда художник Лёня Тишков был со своей выставкой в Венесуэле в городе Каракасе – это Южная Америка, – он познакомился с женой Даниила Хармса Мариной Малич! Ей за девяносто. Она уцелела чудом, ее судьба неописуема, она прошла все – голод в блокадном Ленинграде, войну, плен, концлагерь, оттуда совершила побег, скиталась, жила во Франции, в разных странах и, наконец, остановила свой выбор на экзотической и жаркой Венесуэле.
Лёня сфотографировался с Мариной Владимировной и привез эту фотографию Владимиру Глоцеру, знатоку и фанату Хармса и его друзей – поэтов Николая Макаровича Олейникова (Макара Свирепого), Александра Введенского и других талантливых, веселых, мудрых поэтов-обэриутов.
Глоцер был счастлив как дитя. Он немедленно отправил письмо в Южную Америку и, получив согласие Марины Владимировны, очертя голову ринулся в Венесуэлу.
Они встретились и подружились. День за днем Марина Владимировна рассказывала о Хармсе, каким она запомнила его, о том, как они встретились, полюбили друг друга, как странно вместе жили и как страшно расстались. Потом она рассказывала о своей жизни – уже без Дани, а Глоцер все записывал и записывал ее рассказ на диктофон, а когда вернулся в Москву, опубликовал книжку Марины Малич «Мой муж Хармс».