Учись видеть. Уроки творческих взлетов
Шрифт:
Владимир Иосифович мне рассказывал, что спросил у Марины: помнит ли она «Случаи» Хармса, которые тот ей посвятил? Марина Владимировна ответила, что не помнит. Он стал ей читать их вслух, она слушала, как в первый раз, и хохотала. (Будь я на месте Глоцера, у меня бы точно крышу снесло от таких скрещений судьбы, пространств и времен…)
Но мы-то с вами не настолько продвинутые слушатели текстов, наполненных абсурдом этой жизни, поэтому чтение Хармса для нас экстремальное происшествие. Хармс – потрясающий мудрец, бездонный, безграничный, юмор у него черный, диковатый, все на грани жизни и смерти. Вот я и подбираюсь к его рассказам с вами потихоньку, вокруг да около.
А тут мы без предуведомления заваливаемся к нему в «кабинет», вы ошарашенно озираетесь, не понимая, на каком свете очутились. По выставочному залу расхаживают другие посетители, и я понятия не имею, как вас в подобной обстановке ввести в курс дела.
Внезапно Катя Лысенко, одна из самых образованных и начитанных девушек нашего времени, отважно входит в дальний зал, садится на Пегаса, раскачивается и – наизусть! – принимается читать стихи Даниила Хармса. Дорога проторена! Ура! Я вслед за ней взгромоздилась на коня, раскрыла книгу «Случаи», посвященную Марине Малич, проиллюстрированную Лёней Тишковым, с предисловием Глоцера (обратите внимание, как сошлись звезды!), и начала читать:
«Был один рыжий человек, у которого не было глаз и ушей. У него не было и волос, так что рыжим его называли условно. Говорить он не мог, так как у него не было рта. Носа тоже у него не было. У него не было даже рук и ног. И живота у него не было, и спины у него не было, и хребта у него не было, и никаких внутренностей у него не было. Ничего у него не было! Так что непонятно, о ком идет речь.
Уж лучше мы о нем не будем больше говорить».
Смотрю, вы сидите вокруг на мрачных черных банкетках, серьезные, кроме Кати, никто даже не улыбнулся. Я дальше читаю, сидя на коне, он раскачивается, а я читаю:
«Однажды Орлов объелся толченым горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла… А Михайлов перестал причесываться и заболел паршой. А Перехрёстов получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы.
Хорошие люди, а не умеют поставить себя на твердую ногу».
Вы все мрачнеете, мрачнеете. У меня за спиной из каких-то служебных комнат возникла и давай расти толпа абсолютно хармсовских героев: милиционеры, дворники, развесчики картин, смотрительницы музея… Да и посетители глазеют: что это тут за концерт?
А я знай себе, качаясь на лошадке, исполняю один хитовый рассказ за другим: «Вываливающиеся старухи», «Машкин убил Кошкина», «История дерущихся», «Случай с Петраковым», о том, как Тикакеев выхватил из кошелки самый большой огурец, ударил им Коратыгина по голове, а Коратыгин схватился руками за голову, упал и умер – вот какие большие огурцы продают теперь в магазинах; великую историю «Пакин и Ракукин» – Ракукин умер, а из его тела вылезла маленькая душа и злобно посмотрела на то место, где недавно сидел Пакин.
«…Но тут из-за шкапа вышла высокая фигура ангела смерти и, взяв за руку ракукинскую душу, повела ее куда-то, прямо сквозь дома и стены. Ракукинская душа бежала за ангелом смерти, поминутно злобно оглядываясь. Но вот ангел смерти поддал ходу, и ракукинская душа, подпрыгивая и спотыкаясь, исчезла вдали за поворотом».
Все есть – и величие нашей жизни, и чушь, дикость и обыденность, реальность и фантасмагория. Эти истории короткие, но взгляд писателя Хармса по силе не уступает взгляду на мир Гоголя, Михаила Булгакова («Мастер и Маргарита», «Белая гвардия», «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Записки юного врача»…) и Михаила Зощенко (у Зощенко есть очень любопытная повесть «Перед восходом солнца»!).
Вам было не до смеха, я понимаю, ведь такое демоническое чувство юмора, присущее Даниилу Хармсу, встречается нечасто. Напоследок я огласила случай со столяром Кушаковым – как он постоянно поскальзывался, падал и расшибался, потому что приключилась оттепель и на улице было очень скользко. Ушибленные места он, бедолага, заклеивал пластырем. В конце концов, когда он себе все заклеил и благополучно вернулся домой, домашние его не узнали и не пустили в квартиру.
«– Я столяр Кушаков! – кричал столяр.
– Рассказывай! – отвечали из квартиры и заперли дверь на крюк и на цепочку.
Столяр Кушаков постоял на лестнице, плюнул и пошел на улицу».
– Ну? Какое чувство вызывают у вас эти рассказы? – спросила я бодро.
– …Чувство жалости, – в полном отчаянии ответили вы. – Нам всех жалко!..
А потом вы написали мне вот такие серьезные вещи:
Сундук. Что вкладывает в это слово Хармс, при чем тут борьба жизни и смерти? Ясно одно: тайна не лежит на поверхности, она скрыта от всеобщего взора.
«Читатель, боюсь, ты не поймешь моих стихов». Даниил Хармс.
И вот я в сундуке Хармса, громоздком и неуклюжем. Мне удалось в него забраться. Внутри он обит клочьями картона, кто-то успел нацарапать:
«Сдесь был Вова».
А на гвозде тетрадь, в ней неразборчивый почерк – пером:
«Я потерял страх. Обронил его, как платок. Был страх, что нет страха, а теперь и этого страха нет…
Даниил Хармс
сентябрь 1932 года».
Я почувствовала себя человеком с длинной тонкой шеей, страдающим в сундуке от запаха нафталина.
«Прежде чем прийти к тебе, я постучу в твое окно.
Ты увидишь меня в окне. Потом я войду в дверь, и ты увидишь меня в дверях. Потом я войду в твой дом, и ты узнаешь меня. И я войду в тебя и никто, кроме тебя, не увидит и не узнает меня».
Единственным моим желанием было захлопнуть дверь и оказаться в полной темноте. И пусть я начну задыхаться. Может, со мной что-то произойдет… И жизнь неизвестным для меня способом победит смерть.
Ты увидишь меня в окне.Ты увидишь меня в дверях.Лошадь для чтения стихов разобрали и вынесли по частям. В картонной коробочке вынесли шар, который катался у лошади под пузом. Гриву и крылья завернули в целлофан и вынесли просто в руках. Книги долго не выносили, хотя шкаф давно погрузили в машину.
У Хармса никогда не было своего кабинета. Вот и теперь его не стало. Распался на крылья и гриву…
Хармс любил театр – художница Маша Константинова театрализовала свою дружбу с пресветлым котом Иосифом: сшила ему мундир. На день рождения кот сидел на почетном месте, одетый в костюм гусара. Была у него и телогрейка с номером, и фригийский колпак, и буденовка. Иосиф получал от Маши ордена и медали за выслугу лет, удостоился, как я уже говорила, огромного парадного портрета.
Посвящается Хармсу
Осенний ветер сдувает прохожих с мостовой, и они, как листья, с шуршанием разлетаются по сторонам. А ты плывешь по лужам, утюгом разрезая волны, и все вокруг всего лишь оптический обман. В руках у тебя клетчатая кошелка, и ты идешь в магазин за фитилем, или польским батоном, или еще за чем-нибудь, что, впрочем, неважно: ты же знаешь, какую дрянь продают теперь в магазинах! Тебя уже давно не интересует, что толстая баба бьет корытом своего ребенка и что Андрей Андреевич потерял по дороге домой кефир. Твои персонажи и ты живут над реальностью.
Твой мир – это мир польских батонов, пенсне и кочерги, которой без труда можно порвать ноздрю Алексею Алексеевичу.
Когда кончится осень и ты поймешь, что люди вокруг тебя всего лишь фантомы с утюгами, тебе придется убыстрить шаг, чтобы постараться убежать от них.
– Постой! Куда помчался? Лучше сядь, и я тебе покажу кое-что, – скажет тебе кто-то и положит холодную руку на твое плечо. Это ангел смерти с маленькой и злобной душой Ракукина под мышкой хочет кое-куда тебя проводить.
Не бойся, в этом нет ничего страшного. Ведь скоро ты все узнаешь о том, что там, над реальностью.
Теперь твое место там – куда вываливаются старухи. От чрезмерного любопытства.
…Как это странно и здорово, что вы поняли.
Ты увидишь меня в окне.Ты увидишь меня в дверях.На стенке в коробочке под стеклом Маша Константинова хранит усы кота Иосифа, которые она собирала на протяжении всей его долгой жизни.
Глава 25
Кроме основной работы он еще и пропагандист
Как-то одному человеку вдруг сообщили, что он разговаривает прозой. Он страшно удивился. Как так? Вот и вы тоже, наверное, удивитесь, что по ходу дела я нарисовала множество портретов. Ну, может быть, не в полный рост на холсте маслом, а тонкой линией китайской тушью на рисовой бумаге. Неважно, только наверняка теперь эти люди вам кажутся собственными хорошими знакомыми: писатели Юрий Коваль, Яков Аким, Дина Рубина, Юрий Сотник, Борис Житков, Уильям Сароян, воздухоплаватель Иван Шагин, а также ваш брат студент – Светочка Собянина, Роман Пьяных, Юля Говорова, американский писатель Майн Рид, художник Лёня Тишков или сказочник Седов.